Ждать пришлось недолго. Снайперу принесли обед. Над щитком показались две каски. Но какая из них принадлежит снайперу? Что–то блеснуло. Стаканчик от термоса. Ага, снайперу, видно, принесли горячий кофе. Так кто же будет пить? Вот один запрокинул голову. Допивает последний глоток — мне виден его подбородок. Я нажал спуск. Голова опрокинулась назад, а блестящий стаканчик упал перед щитком.
И тут ко мне подполз здоровенный солдат лет сорока. Плечи широкие, лицо угрюмое.
Вот так встреча! Но я молчу. Неужели не вспомнит?
— Тюрин, — назвал он себя, — Петром зовут, по отцу Ивановичем.
— Здравствуй, Петро Иванович, — сказал я невозмутимо. — Зачем пожаловал?
— Ротный послал. Иди, говорит, к «кровавому блиндажу», там, говорит, твой земляк, уралец, позиции строит. Это вроде про тебя он так сказал.
— Выходит, ты в мое распоряжение прибыл.
— А кто ты такой есть, чтобы мной распоряжаться?
— Твой земляк, — ответил я, еле сдержав улыбку. Петр Тюрин, по прозвищу Подрядчиков, мой односельчанин, не может узнать меня!
— Земляк, земляк… Слыхал уж от ротного. Говори толком, чего тебе надобно от меня?
Справа, невдалеке от нас, на косогоре, виднелся разбитый блиндаж. Я кивнул в ту сторону:
— Нельзя ли нам приспособить этот блиндаж под снайперскую позицию?
— Приспосабливалась кобыла к болоту — без копыт осталась. Три пулеметных расчета там погибло. «Кровавый блиндаж» его зовут. Пристрелян, смерть туда ходит без запинки, как ветер под худой зипун.
Меня разбирал смех, я слушал Тюрина и улыбался. Земляк обиделся, глаза его сузились, над бровями поднялись бугры, голова до ушей ушла в плечи.
— Ты чего щеришься, зубы скалишь? Я, чай, постарше тебя. Не то повернусь и уйду, поминай как звали. Пособлять тебе пришел, а ты насмешки строишь.
Тюрин мешковато привстал, повернулся ко мне спиной. «Уйдет», — подумал я, зная норов своего односельчанина.
— Подрядчиков, — погоди! — вырвалось у меня.
Тюрин повернулся. Его глаза широко раскрылись, шея вытянулась, он в упор смотрел на меня. Наконец взгляд его будто прояснился и потеплел.
— Никак Василий? Григория Зайцева сын!
Разговор оборвала пулеметная очередь. Разрывные пули лопались на бруствере, обдавая нас песком и мелкими осколками. Тюрин прижался к стене окопа, крякнул:
— Заметили, сволочи, теперь не дадут головы поднять.
— Дадут, — успокоил я Тюрина. — Этому пулеметчику надо устроить ловушку.
— Как же ты ему устроишь? — спросил Тюрин с недоверием в голосе.
Я не спеша рассказал ему о своих методах снайперской «охоты», начертил на стенке окопа схему — с каких точек можно держать под прицелом пулеметчиков.
— Одного срежем — другие будут побаиваться.
— Тут еще снайпер ихний объявился, — почти шепотом предупредил меня Тюрин.
— Говори громче, я ему уши свинцом заткнул!
Смотрю, ожил мой земляк. Легко повернулся в одну сторону, в другую, проворно заработал лопатой.
— Погоди, Тюрин…
— Петром Ивановичем зови меня.
— Хорошо, Петр Иванович, — согласился я. — Лопатой будем работать ночью, а сейчас принеси сюда перископ, лист фанеры и два гвоздя.
— Ладно, пойду, раз велишь. А ты–то как тут? Снайпер–то…
— Его уже нет, — напомнил я.
— Ну гляди. Выходит, сам себе хорошо веришь…
Я пошел. Часа два я занимался маскировкой своей основной позиции, чуть в стороне от главной траншеи. Закончил и только тут почувствовал, как устал и как хочется спать. С сожалением вспомнил про своего земляка: зря послал старика за фанерой, эту работу можно было сделать и позже. Прижался спиной к стенке окопа и сразу крепко уснул.
Прошло еще часа два. Сквозь дремоту слышу, как разыскивает меня Петр Иванович, передвигается по траншее взад–вперед. Его бархатный баритон ласкает мой слух. Земляк ворчит про себя, возмущается, потом совсем как в деревне, на крестьянском дворе, по–отцовски кричит:
— Васянька!
Я молчу, жду, что он будет делать дальше.
— Вася! Выходи, чай в баклажке простынет!
Я вышел и спрашиваю:
— Ну, как маскировочка, Петр Иванович?
— Обед хороший сегодня. Каша, правда, перловая, зато с мясным подливом.
— Я тебя спрашиваю о маскировке, а ты мне про кашу.
— Ну, Вася, я твоих словечков понимать сейчас не хочу, покушать тебе надо.
