Сергей поглядел на Орехова непонимающими глазами и машинально поднял карандаш, чтобы рисовать старшину Шовкуна, маленькое лицо которого, казалось, было придавлено тяжестью стального шлема.
Тут подошел Гаранин.
— Письмо сейчас отослал, — похвастался он. — Подносчики в батальон понесли. Запишите номер почты, я у старшины узнал.
Он назвал номер полевой почты.
— Постой, постой, — вскинулся Сергей и торопливо вытащил из кармана конверт. — Смотри, Коля, номер почты почти сходится… Гляди! Выходит, мы с папой на одном направлении воюем. Может, еще встречусь с ним. Вот здорово будет! Я сегодня же ему письмо напишу.
— Конечно, — сказал Орехов, разглядывая на смятом конверте номер полевой почты Барташова–старшего.
Он знал, что отец Сергея кадровый командир, майор по званию. Знал, что Сергею редко доводилось видеться с отцом.
После смерти жены майор оставил сына у бабушки в тихом приволжском городке, где он сам провел детство. Не решился Барташов–отец таскать с собой Сережку по далеким гарнизонам. Да и бабка не допустила бы этого. Трупом бы легла, но не отпустила бы от себя единственного внучонка…
Сергей переписал у Гаранина номер полевой почты и отложил в сторону блокнот. Рисовать ему теперь уже не хотелось.
Последний раз он видел отца год назад, когда тот приехал в отпуск. Сергей пришел встречать его на вокзал. Он стоял рядом с бабушкой у самого края платформы, а отец, высокий, с орденом Красного Знамени на новенькой гимнастерке, растерянно крутил головой, выискивая сына в толпе встречающих. Он смотрел вдаль поверх голов, знакомо щурил глаза, а Сергей стоял в пяти шагах от него. Хотелось крикнуть: «Папа!», но слова застряли в горле. Вдруг стало обидно, что отец не видит его, а высматривает в толпе угловатого мальчишку, с челочкой, в вельветовом костюмчике. Такого, каким он видел сына три года назад. И когда отец разглядел Сергея, в глазах у него так и осталось изумление, что этот высокий подросток с длинными руками и ломающимся голосом и есть его маленький Сережка…
Мысли Сергея неожиданно прервал голос Гаранина.
— Ты попросись к батьке, паренек, — наклонив к уху Сергея худое лицо, посоветовал он. — У родного папаши и в солдатах можно прожить. Верно говорю.
«Верно говорю» — отдалось в голове Сергея. В глуховатом голосе Гаранина, в его словах, шепотком сказанных на ухо, было что–то гадливое. Сергей инстинктивно отстранился от Гаранина и встретился с напряженным взглядом Орехова.
Только тут до него дошел смысл сказанного. Сергей почувствовал, что краснеет. Раскрытый блокнот упал на землю, закатился под камень карандаш. Сергей обрадовался, что, разыскивая свое имущество, может наклониться и спрятать лицо от глаз Орехова.
— Нет, не буду, — сказал Сергей, когда стряхнул с блокнота торфяную пыль.
У Орехова отмякли плечи, а глаза стали простецкими, и он ласково подмигнул Сергею. Вроде и недавно они с Ореховым, а что–то теплое накрепко связало их. С той самой ночи, когда Сергей ощутил сквозь сон, как Колька заботливо подтыкает ему сбившуюся шинель.
К отделению подошел низкорослый, диковатого вида ефрейтор в сбитой на ухо пилотке. На плоском лице раскосые глаза, еле видные за пухлыми веками. С минуту он молча щупал ими новеньких, потом спросил у сержанта Кононова, кого назначили к ручному пулемету.
— Шайтанов! — позвал сержант. — Этот за первого номера, а второй вон за камнем с самого утра машинку драит.
Кононов показал на Самотоева, который старательно чистил пулемет.
Низкорослый сказал Шайтанову хрипловатым голосом:
— Пойдем учиться, лейтенант велел.
Самотоеву в роте не повезло. Вчера вечером, когда он сказал, что маршевики устали, и попросил у лейтенанта отдых, Дремов решил, что Самотоев с ленцой. Ленивых ротный не терпел и поэтому приказал сержанту поставить Самотоева вторым номером к ручному пулемету. Так ефрейтор оказался под началом у солдата. И солдатом этим вдобавок ко всему был Шайтанов.
Шайтанов охотно принял Самотоева под свою команду и сразу же усадил его чистить пулемет. Ефрейтор позеленел от злости, но немедленно отправился выполнять приказание. Выше всего Самотоев ставил воинскую дисциплину.
