— Вы не узнаете его, мистер Коули? Это же Гильберт Хьюз.
— А!.. Рад приветствовать, рад приветствовать!
Трудно было понять за этими радушными восклицаниями, вспомнил ли Коули нового гостя или нет.
Он сам принял у них заказ, предварив его энергичными советами — что лучше взять и почему.
— Да-а, ресторан отменный, — проговорил Гильберт, медленно обводя помещение взглядом. — Знаешь, когда-то мама, потеряв работу, пыталась устроиться сюда посудомойкой. Тогда здесь был еще только бар… А почему ты стал полицейским, Фрэнк? Ты ведь хотел изучать литературу, европейское средневековье, кажется.
— Сначала я так и сделал, — Гамильтон замолчал и тень мелькнула в его глазах, — и даже проучился первый курс в Бостоне. Потом какие-то ублюдки убили нашего преподавателя. Абсолютно безобидного пожилого человека. Прямо на улице, вечером. И я вдруг понял, что не смогу заниматься высокими чувствами, материями прошлых веков, когда в этом времени возможны такие мерзости.
— Ты хорошо его знал? Он был твоим любимым педагогом?
— Нет. Просто вел у нас одну из учебных дисциплин.
— Ты молодец, Фрэнк, — Гильберт опустил голову и задумчиво провел рукой по светло-коричневой скатерти. — В тебе всегда было что-то благородное. Помнишь, ты пытался защищать меня? — Он улыбнулся и поднял на него глаза, все также — из-под чуть опущенного лба.
Официант с резным деревянным подносом в руках начал проворно расставлять большие бокалы и тарелки с закусками.
— Ну, а ты? Чем ты занимаешься?
— Биологией. Ну это, так сказать, в самых общих чертах. А точнее — биохимией клеточных структур, нейрофизиологией. Работал в биологическом центре в Хьюстоне, а последние два года занимался исследованиями с японцами, в Токийском университете.
— Так значит у тебя складывается прекрасная научная карьера?
Хьюз неопределенно пожал в ответ плечами:
— Я как-то об этом не очень думаю, кое-что получается, конечно. Но, знаешь, чем глубже я проникаю в маленький, в микроскопический живой мир, тем больше меня беспокоит одна особенная мысль… и даже угнетает… Но, может быть, тебе это не интересно, Фрэнк? — Он вдруг встрепенулся и растерянно посмотрел на Гамильтона, опасаясь совершить нелепость.
— Продолжай, пожалуйста, и давай хлебнем пивка.
Пиво было великолепным, щекотало горло пузырьками чуть горьковатой влаги, вобравшей в себя все желто-зеленое здоровье земли и солнца.
Хьюз молча покрутил в руках полупустой бокал, любуясь пенистой желтизной напитка, сделал еще глоток и заговорил уже более спокойно и уверенно.
— Понимаешь, в этом крошечном мире клеток, молекул — бесконечное богатство жизни. Я не могу привыкнуть к тому, как он разнообразен, умен и сложен. Перед наукой только еще раскрываются его глубины. И в то же время, это всего лишь часть человека — кусочки его плоти. А что же сам человек? В чем его собственная глубина и величие? Нет, я не говорю об отдельных талантах, гениях. Я об обычных людях…
Теперь Хьюз смотрел по-другому — искренно и удивленно; смотрел на Фрэнка, но говорил так, как будто именно от себя ожидал ответа.
— Внутри человека все служит друг другу, оказывает помощь, а не враждует. И я все время мучаюсь вопросом — почему из маленьких прекрасных частей складывается тупое, грубое и злое? Нелепость! И иногда это выводит меня из строя, Фрэнк. Зачем работать, открывать новое, когда человек остается тем же, чем был.
— По-моему, ты и прав, и не прав, Гильберт. Я тоже много думал о таких вещах, хотя и приходил к ним с иной стороны. Природа состоит из двух половин — плохой и хорошей. Это старая истина. И люди тоже — одни стремятся вверх, других тянет вниз, а у многих две эти силы уравновешены, и их никуда не тянет. Поэтому для нас, людей образованных и сильных, одна задача — подниматься самим и другим помогать это делать.
— И убирать с дороги зло?
— Конечно. Мы для этого рождены — эта наша обязанность, судьба, если хочешь.
Подошедший официант быстро заменил пустые бокалы на полные.
— Знаешь, Фрэнк, — Хьюз снова опустил голову и начал водить пальцем по скатерти, — знаешь, когда я много лет назад уезжал из этого города, я думал, что вернусь сюда лишь чтобы постоять на могиле матери и тут же уехать снова. — Он еще ниже опустил голову. — А потом решил — нет, поживу в старом доме, может быть, встречу тебя… других мне встречать не хотелось.
