— Нехристями живут турки, арабы и другие язычники, — говорил дядя, — их господь заранее обрек на вечные мучения — кипеть в адском смоляном котле.
Бабушка очень боялась адского смоляного котла.
— И внучек мой будет кипеть? — спросила она.
— Обязательно!..
Все же крещение не состоялось. Мальчик был болен, лежал в больнице.
Сам Федя успел все забыть, но Юлька… На то она была и Юлька, чтобы растравлять старые раны.
— Я тебя не обманываю, — вкрадчиво продолжала она. — Поп тебя окрестит, как пить дать!
— Пусть только попробует, — сказал Федя.
— И пробовать нечего. Очень просто. Он тебя в купель окунать не будет. Уснешь, сонного покропит водицей — и готов, раб божий!
Переговорить Юльку было делом нелегким. Впрочем, этого не требовалось. Она так же внезапно исчезла, как и появилась.
Вечером, прежде чем войти в дом, Федя решил хорошенько все обследовать. Он подошел к дереву, с которого недавно свалился, вспомнил злопамятного бабушкиного бога. Минуту стоял в нерешительности, потом махнул рукой:
— На дворе темно, никто ничего не увидит!
Перехитрив таким образом бога, Федя вскарабкался на старую шелковицу и устроился на суке. Теперь он все видел как на ладони.
Бабушка и дядя сидели за самоваром. Здесь же стоял пузатый графинчик, в котором бабушка хранила настойку «от ревматизма».
Как-то, когда никого не было дома, Федя глотнул из графинчика и чуть не задохнулся. Лежа после этого на сундуке, он видел, как потолок стал крениться, потом все завертелось, закружилось. Феде казалось, что он летит в бездонную пропасть.
Теперь бабушка лечила от ревматизма дядю Петю.
— Кушайте, пожалуйста, — говорила она. — Это всякую немочь из нутря выгоняет.
Дядя выпил сразу две стопки, крякнул и стал закусывать вяленым рыбцом.
Все складывалось не так, как хотелось бы Феде: с дядей ничего страшного не происходило. Он пил и становился все веселее.
Бабушка тоже выпила и стала болтлива, как Юлька.
— Себе куплю швейную машинку, внуку — велосипед, а тебе, Петруша, — «волгу»!
— Угу! — кивнул Петруша. — Мне «волгу»!
От такой несправедливости даже ветка под Федей дрогнула:
«Ему Волгу, а мне велосипед, и не накажет ее за это бог?»
Бабушка налила из графина. Федя застыл в ожидании. Он был уверен, что после пятой стопки дядя непременно свалится со стула и умрет, а «волга» достанется ему, Феде.
Но дядя сидел за столом, как ни в чем не бывало. Он только немного отяжелел и размяк.
Вот он взял стопку, откашлялся и запел:
Святиса, святиса,
Пироги спеклиса,
И тебе, веселя,
Наварили киселя.
Забыв осторожность, Федя хотел усесться на дереве поудобнее, но в этот момент ветки зашумели, дядя повернул голову и увидел племянника.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Дядя молчал. Но Феде казалось, что губы у него шевелятся и просят бога, чтобы опять подломился сук. Федя не стал ждать этого, проворно соскользнул на землю.
— У-у… нехристь! — сердито сказал дядя. — Сгинь! Исчезни, аки дым!
Он захлопнул створки окна и задернул занавеску.
Бабушка всполошилась. Думая, что это случилось от неумеренного потребления настойки, она поспешно убрала графин со стола.
Занавес был задернут неплотно. Сквозь щель Федя продолжал свои наблюдения.
Он не слышал, о чем шел разговор, но, судя по всему, разговор был серьезный. Дядя горячо что-то доказывал и жестикулировал. Время от времени он наклонялся к старухе, что-то шептал на ухо. В конце концов ему удалось ее уговорить.
Потом Федя увидел (он не мог ошибиться: именно видел своими глазами), как бабушка достала из сундука облигацию и отдала дяде. Нижняя челюсть у него отвисла и дрожала. Казалось, она сейчас отвалится и шлепнется на пол, как кусок отсыревшей глины.
У Феди защемило сердце: не видать теперь ни машины, ни велосипеда!
…Спать Федя не мог. В голову лезла всякая чепуха. То ему чудилось, будто дядя укладывает чемодан, стараясь улизнуть незамеченным, то слышал похрустывание облигации, то будто дядя крадется к изголовью, хочет окрестить его сонного.
Мигает огонек лампадки, и Феде кажется, будто зажегся красный светофор.
Федя изо всех сил таращит глаза на соседнюю дверь и на угол печки, где висит на гвозде дядина шляпа.
