Минута тишины — и с грохотом стали рваться наши снаряды; это беглым огнем стрелял артдивизион Шора. Сквозь полузаваленное окошко виднелись красные языки пламени — горел вражеский танк.
Придя в себя, Булавин огляделся: бревна осевшего потолка уперлись одним концом в землю, оставив немного места для живых. Наверху послышались голоса. Майор хотел бросить в окно гранату; для себя он берег последнюю пулю в нагане. Связной задержал его руку, шепча:
— Товарищ комиссар, и их не достанете и себя обнаружите. Видите лаз? — Он показал на щель меж бревнами. — Ночью расширим и попробуем до своих податься…
Вечером на осевшей крыше землянки гитлеровцы установили пулемет. Велико было удивление осажденных, когда они услышали русскую речь. Один из власовцев, украинец, клял немцев-катов, пославших их на верную смерть, ругал «жидов и комиссаров», которые-де отсиживаются в тылах, пока народ проливает кровь… И снова боец с трудом удержал горячего комиссара: Булавин хотел гранатой подорвать землянку вместе с изменниками.
К ночи обстрел с нашей стороны усилился. Власовцев не было слышно, похоже, попрятались от разрывов. В землянке не сидели без дела, лаз удалось расширить. Первым выбрался наружу комиссар, подождал связного.
Метров пятьдесят беглецы бесшумно ползли по снегу, а когда местность пошла под уклон, побежали из последних сил к лесу. Боец держался сзади, прикрывая своим телом комиссара. Запоздалая пулеметная очередь просвистела поверх голов.
Как вернувшихся с того света, встретили их в батальоне. Впрочем, батальона больше не было: за неделю штурма из пятисот человек в строю оставалась какая-нибудь десятая часть…
31 декабря 1943 года. С вечера мы набились в самую просторную немецкую землянку, недавно построенную и казавшуюся чище других. Затопили железную печь, зажгли десятки трофейных плошек. Шумно, жарко, чадно.
Разговоры смолкли, когда над нарами поднялся майор Булавин с часами в руке. Ровно в 24.00 по московскому времени он поздравил однополчан с Новым победным годом, пожелал всем долгой-долгой жизни. Прогремело троекратное гвардейское «ура», воины поздравляли друг друга. Встретить следующий новогодний праздник дома — было общее пожелание.
Среди нас немало настоящих певцов, но комиссар почему-то изо всех выбрал меня.
— А ну, Люба, заводи песню о соловушке!
Я еще не знала тогда, что именно ее вспомнил капитан Сурков в свой последний час.
Петь мне трудно, голос срывается, но вот уже вся землянка подхватила знакомые слова. Только Булавин не пел, сидел, опустив голову, и все дымил цигаркой, хотя не был настоящим курильщиком.
— Да, Иван Васильевич, отцвела твоя черемуха! — повторил он негромко, и слезы скатились на его гимнастерку.
У Зои, вечной насмешницы, дрожали губы, когда она смотрела в его сторону. При посторонних девушка не смела высказать своих чувств, даже ближе подсесть не решалась.
Сильный мужской голос завел новую, бодрую мелодию.
Кто сказал, что надо бросить
Песни на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне…
У меня разболелась голова, и я вышла на воздух. Сквозь облака светились редкие холодные звезды. Старые люди говорят: когда умирает человек, падает звезда. Какой же звездопад должен был пролиться недавно над «Долиной смерти»!..
— Люба, — позвал Булавин, вышедший за мною следом; за ним виднелась какая-то тень. — Любушка, я должен сказать тебе кое-что…
Мучительно горько было услышать в эту ночь, что мою фотографию разглядывал капитан Сурков перед тем, как броситься навстречу вражескому танку. Обо мне он думал в последние минуты своей недолгой геройской жизни, со мною прощался песней. А я ничего, ничего не знала о его любви…
А может, и знала? Конечно, знала. Видела же, как он смотрел на меня в те минуты, когда считал, что я не замечаю этого. Совсем недавно на привале я перехватила внимательный его взгляд. Захваченный врасплох Сурков одернул и без того безукоризненно сидящую на нем гимнастерку и решительно направился ко мне. В это время ротного позвали на КП, и он шутливо развел руками: увы, до другого раза! Никогда, никогда не будет уже этого другого раза, никогда не посмотрят на меня зеленые глаза, никогда не услышу я то, что он хотел досказать.
