Подснежник на бруствере - страница 33

— Спасите, я жить хочу, спаси-ите!

Усилия медиков были тщетны: спасти Клаву не удалось. До последней минуты сознание не покидало девушку, она то умоляла о спасении, то просила отомстить за ее гибель…

Через несколько дней полковые разведчики захватили «языка». По дороге в штаб полка пленный, немного знавший русский язык, спросил у своего конвоира: жив ли снайпер, который носит красный шарф? Оказывается, после того как Клава убила офицера, — не простого офицера, а знаменитого немецкого аса-снайпера, — на этот участок переднего края немцы вызвали опытнейших стрелков. Им было приказано: найти и уничтожить советского снайпера, который повязывает шею красным шарфом. Пленный подтвердил, что и последние выстрелы с нашей стороны попали в цель: девушки уничтожили немецкую снайперскую пару.

На бугре, у шоссе, ведущем на Полоцк, неподалеку от деревни Турки-Перевоз, саперы Третьей ударной армии водрузили обелиск. Среди гранитных глыб, в которые навечно вцементированы разбитые пушечные стволы и стреляные гильзы от снарядов, на медной дощечке выгравированы имена воинов, павших в ноябрьских боях. Среди них две знакомые фамилии:

Член советского парламента, известный писатель, и одна из героинь так и не написанной им книги. Два воина разных родов оружия, коммунист и комсомолка, отдавшие свои жизни за Родину…

Конец ноября прошел в «боях местного значения», как писалось в сводках Совинформбюро. Но в них ничего не говорилось о злом, пронизывающем до костей ветре, о колючем снеге, который заметал пути-дороги, о ночных бросках по бездорожью, о кровавой схватке за безымянную высотку, которая и не помечена на карте. Врага теснили и гнали до тех пор, пока он не подошел к заранее подготовленным оборонительным рубежам.

Особенно утомляли нас непрерывные многокилометровые марши, дни и ночи, проведенные на морозе, ночевки в студеной брезентовой палатке, а то и просто под заснеженным кустом. О солдатской землянке, где можно отогреться, помыться, уснуть в тепле, мечтали как о несказанном благе. И вот на нашем пути встретилась деревенька с единственным несожженным домом.

Уцелевшую избу заняли под штаб полка. В горнице людно, накурено. Никто из офицеров не заметил нашего прихода, а мы и рады. Молча присели на корточки у дверей, спиной к бревенчатой теплой стенке и сразу уснули, сморенные усталостью. Разбудил нас знакомый звонкий голос:

— Вот они где! А ну, девочки, что невеселы, что носы повесили? Сейчас плясать будете.

Саша Шляхова, едва залечив в санбате раненую ногу, нагнала нас на марше. По дороге в запасном полку она захватила письма. Раздавая их, Саша обронила воинский «треугольник». Его подняла Зоя Бычкова. Письмо было адресовано Шляховой, в обратном адресе стоял номер полевой почты и подпись: «Г. Свинцов».

Фамилия военфельдшера лейтенанта Германа Свинцова была нам известна: кое-кто из девчат успел побывать в медсанбате. Взахлеб они рассказывали, какой это симпатичный и серьезный парень, как замечательно он обрабатывает раны.

Зоя, которую хлебом не корми, дай только возможность разыграть кого-нибудь, попыталась было подколоть нашу старшую. Но Шляхову не так легко смутить.

— А ты прочти его вслух всем! — предложила она. — Ну, чего же ты молчишь?

Зоя, извинившись, вернула письмо. Саша сама прочла его нам. В письме были приветы девушкам, которых знал Свинцов, и подробная инструкция, как избежать обморожения. Ожидались еще большие холода, и военфельдшеру вовсе не хотелось видеть нас у себя в качестве пациенток.

Шляхова прибыла вовремя: командование распределяло снайперов по батальонам, в каждый направлялись по две пары. Самых маленьких ростом снова направили в первый батальон.

— Мал золотник, да дорог! — обрадовался, узнав об этом, замполит Булавин.

В батальоне, занимавшем оборону вдоль шоссе, нас ожидала и другая радостная встреча: из госпиталя вернулся капитан Рыбин. «Дома и стены лечат!» — объяснял он врачам, требуя досрочной выписки. Комбат был в полушубке, меховая шапка заломлена так, что видны русые кудри.