Подснежник на бруствере - страница 22

Мы попросили Владимира Петровича рассказать о себе. Как человек становится писателем, пишет книги? Некоторые из нас полагали, что все можно выдумать из головы, не выходя из своего рабочего кабинета.

— Конечно, не обязательно сидеть на дне кастрюли, чтобы знать вкус супа. — Ставский лукаво прищурился. — Но чтобы сварить хороший суп, нужно знать, сколько, чего и когда класть в кастрюлю… Кухню войны немножко знаю, в пятой вот участвую…

— Как в пятой? — ахнули мы. — Сколько ж вам, Владимир Петрович?

В семнадцать лет рослый парнишка-молотобоец из Пензы уже командовал отрядом по борьбе с контрреволюцией, позже был разведчиком, чекистом, комиссаром отдельной Кавказской краснознаменной армии. Сменив винтовку на перо рабкора, Ставский продолжал сражаться с врагами Советской власти на других участках борьбы, на трудном хлебном фронте. И снова бои: республиканская Испания, Халхин-Гол, финская кампания, наконец, Великая Отечественная.

Я смотрела на Ставского и думала: вот она, живая история Советской страны, нашей партии! Позднее мы узнали, что в Мадриде Ставский не только организовывал работу Конгресса борцов за мир, но во главе батальона интербригадовцев атаковал прорвавшихся фалангистов, а в снегах Карельского перешейка был ранен, поднимая в бой роту, оставшуюся без командира…

В соседней роте рассказывали о переполохе, который произвело его появление на передовой. Одна из снайперских пар выдвинулась к самой реке, хорошо замаскировалась. Противник с того берега просматривал местность, нужно было соблюдать предельную осторожность. И вдруг снайперы слышат: кто-то пробирается к ним из тыла, ломится напрямик сквозь кусты. Все громче треск веток и камыша, все ближе чье-то сопение. Уж не кабан ли?

Велико было удивление девчат, когда потный, красный Ставский буквально свалился в их боевой окопчик. Отдышавшись, он еще пробовал шутить: летать рожденный не может-де ползать. Достав из кармана слипшиеся, в просаленных бумажках шоколадные конфеты, писатель угостил снайперов. За это потребовал, чтобы они разрешили ему хоть раз выстрелить.

— Трехлинейку знаю, из охотничьего палил, а из снайперской не доводилось.

Похоже, выстрел был удачен. Во всяком случае, Ставский остался доволен «не зря прожитым днем».

Девушек-снайперов отозвали на отдых; больше двух месяцев мы находились на передовой. В густом бору, меж соснами, стояли новенькие финские сборные дома. Тюфяки застланы белоснежными простынями, под головой настоящие подушки, к пушистому одеялу так и хочется прижаться щекой.

Чистоте, уюту, вкусной горячей пище, которую получали трижды в день, мы радовались, как дети. В первый вечер перед сном, дурачась, долго маршировали по спальне. Солдатские, не по росту, рубахи некоторым были по щиколотку, рукава свисали до колен.

С утра занялись боевым оружием. Придирчиво осматривали крепление винтов, выверяли оптический прицел, пристреливали винтовку в ближнем лесочке. Винтовка — первый друг солдата, за нею ухаживали бережно, гордились своим оружием, как гордятся любимым детищем.

Позже наш домик превратился в «ателье мод»: девушки подгоняли по фигуре гимнастерки и юбки, которые снова стали носить на отдыхе, подрубали носовые платочки и подворотнички. Почему-то все вдруг увлеклись вышиванием — просто поветрие пошло. Цветных ниток ни у кого не было, распускали худые чулки, старые трико.

На ночь наши завзятые модницы крутили волосы на бумажки и тряпочки, утром поражая подруг бараньими завитками. Если ожидались танцы или кино, в ход шла добытая в Военторге пудра и помада.

Кажется, впервые здесь нам показали фильм «Она защищает Родину». Многие девушки плакали, а я, как говорится, умылась слезами. Клавдия Прядко предпочитала не ходить на такие картины, слишком многое они ей напоминали.

На девичьих гимнастерках засверкали значки «Гвардия» и «Отличный снайпер», у некоторых появилась первая медаль «За боевые заслуги». Немало удовольствия доставил нам фотограф, присланный армейским политотделом. В тыл полетели письма с фотографиями, где мы были сняты при полном параде, со всеми своими еще жидкими регалиями.