Тем не менее, случалось, что такие придурки, как Живчик, накалывали Тоцци. Проходимцы не меняются; им просто становится страшно. А когда им страшно, они сделают что угодно и наговорят с три короба, лишь бы спасти свою поганую шкуру. Стоит их выпустить, и в девяти случаях из десяти они будут служить и нашим и вашим, сообщая полицейским то, что те хотят услышать, а плохим ребятам, соответственно, то, что хотят услышать они. Хочешь жить — умей вертеться. В глубине души осведомители не верят, что хорошие ребята смогут их защитить. Возможно, не верил и Живчик. Тоцци готов был спорить, что своим жалким умишком Живчик полагал, что таким образом заботится о своих насущных интересах: обеспечивает себе тылы на случай, если Бюро прекратит с ним отношения. Что было даже естественно, конечно, до определенного предела. До тех пор пока он не попытается заслужить расположение Будды Станционе и Тони Беллза, рассказав им, кто такой на самом деле Майк Санторо.
— Майки, чего ты на меня так уставился? Я ничего такого не сделал.
— Где ты был?
Живчик ткнул большим пальцем в сторону входной двери.
— Мне надо было кое-что привезти. Для Беллза.
— Что?
— Что «что»?
— Что привезти для Беллза?
— Индейку.
— Что-что?
— Индейку, индейку. День благодарения на носу. Все будут есть индейку. А в чем дело? Ты не ешь индейку? Я купил по дешевке несколько свежих птичек. Подумал, может, дать одну Беллзу. Знаешь, как знак доброй воли, и всякая такая чушь. Ну, подмазать его немножко.
— Ты мешок с дерьмом.
— Клянусь матерью, Майк. Я просто съездил домой за индейкой. Я тебе покажу ее. У меня в багажнике их несколько штук.
— Ты мешок с дерьмом. Нет у тебя никаких поганых индеек. Они бы протухли в багажнике.
Живчик потряс стакан.
— Здрасьте! Ты что, смеешься? Там дико холодно. Им там прекрасно, в багажнике. Пошли. Я их тебе покажу.
Однако с места Живчик не двинулся.
— Иди к черту, врун паршивый.
Живчик вскинул руки и закатил глаза.
— Почему, черт подери, ты мне никогда не веришь, Майк? Почему?
— Потому что ты паршивый врун.
— Я не вру.
— Нет, врешь.
— Когда я тебе врал? Когда?
— Если ты привез индейку для Беллза, почему бы тебе не дать одну и Будде? Подмазать и его?
Живчик покачал головой:
— Нет, это я не могу.
— Потому что нет у тебя никаких индеек. Вот почему.
— Слушай, ты ни черта не понимаешь.
Внезапно смутившись, Живчик опустил взгляд и потер бровь, потом еще один быстрый глоток.
— Послушай, Майк. С Буддой Станционе даже заговорить страшно. А тут, если я дам ему индейку, а она окажется тухлой, тогда что? С запашком или еще чего. Мне конец. Он меня самого сожрет в День благодарения.
— Ты только что сказал, что они прекрасно себя чувствуют в твоем багажнике.
— Да, но ведь тут никогда не угадаешь, Майк. Едешь, едешь, машина нагревается, в багажнике становится жарко, и конец индейкам. Это очень даже возможно. Тут не угадаешь. Я не хочу, чтоб меня прикончили только потому, что он из-за меня заболеет сальмонеллезом или чем-нибудь в этом роде. Нет уж.
Тоцци навалился на стол и придвинулся к Живчику.
— Давай ври дальше, Живчик. Давай, давай.
— Я не вру, клянусь. Если хочешь, я дам тебе эту проклятую индейку. Пошли.
— Кончай трепаться и слушай меня. — Тоцци понизил голос. — Если я узнаю, что ты меня водишь за нос, Живчик, я от тебя откажусь и постараюсь, чтобы Будда и Беллз узнали о твоей работе на нас. Слышишь?
Сбитый с толку Живчик моргнул.
— Я просто поражен, Майк. Это не ты говоришь. Разве до сих пор я играл с тобой нечестно? Разве не я познакомил тебя с Беллзом? Не я убедил его, что мы с тобой партнеры по порнобизнесу? Ведь в эту самую минуту он сидит здесь, в задней комнате, и пытается вытянуть из Будды деньги для нас. Ты ведь этого хотел, правильно? Так какого же черта тебе еще от меня надо? Хочешь, чтоб я еще для тебя что-то сделал, — скажи. Я не факир, мысли читать не умею.
Тоцци потер усталые глаза.
— Ты прав, Живчик. Ты все это сделал. Но мне хотелось бы знать, что ты делал кроме этого. Что ты рассказываешь Будде за моей спиной?
— Ничего!
— Вот так и продолжай. Понял?
— Не могу поверить, что ты говоришь это мне.
