…Мимо офицеров то и дело проходят суворовцы, вколачивая подметки в паркет гулких коридоров, удивленно застывая у стен: «Наверное, комиссия какая-то… Вон сколько старших офицеров…»
А старшие офицеры табунком ввалились в исторический кабинет, тесня друг друга, уселись за столами.
На стенах — портреты Чапаева и Фрунзе, нарисованные когда-то Андреем Сурковым, карты походов Суворова, схема Ледового побоища, старательно смонтированные иллюстрации из времен Великой Отечественной войны.
Кабинет ярко освещен, и, невольно щурясь, гости стали с любопытством присматриваться друг к другу.
Правее Ковалева, у окна, сел подполковник с голубыми петлицами летчика. На его груди — ромб академии, радуга орденских планок, золотистая эмблема с крылышками. Кто это? Ну до чего знакомые глаза с отчаянной! И раздвоенный подбородок?
— Артем! — невольно вскрикнул Ковалев.
— Володя! — вскочил Каменюка и, подбежав к Ковалеву, обнял его, словно хотел сшибить, сел рядом.
— Ты где? — не выпуская плеч Каменюки, спросил Ковалев.
— Командую полком. — Артем назвал город на западной границе.
— Сила! — сжал плечи Каменюки Владимир Петрович.
— Порядок! — в тон ему, на древнелейтенантском жаргоне ответил, озоруя, Артем. Глаза его позаимствовали густую синь неба.
У доски остановился совершенно седой Веденкин и, поглядывая веселыми глазами на взбудораженных гостей, громко произнес:
— Прекратить шум, товарищи суворовцы!
Все мгновенно умолкли.
— Условный рефлекс, — прошептал Артем.
— Ну-с, давайте заново знакомиться… Суворовец Рогов — к доске!
Усатый майор послушно поднялся и пошел к доске. Исподлобья окинул притихший класс изучающим взглядом. Подправив кончиками пальцев черные усы, сказал густым, словно бы осевшим, простуженным голосом:
— Я из Заполярья сюда на минуточку прилетел… Может, помните Рогова? В тутукинской роте был?
Маленький Владимир Иванович Тутукин оживился, снял и надел очки — черт возьми! — как и прежде с дужкой, перехваченной проволочкой.
— Бежал из училища, — продолжал Рогов, — чтобы «Русь повидать» и прогреметь поэтом… Полковник Зорин лохмотья мои тогда приказал сфотографировать… Так это я.
— Петька! — раздался крик — не выдержал подполковник Авилкин.
— Он самый, Авилка! — подтвердил Рогов и снова прикоснулся к усам. — Я на Севере уже восьмой год распечатываю… Сейчас в академию готовлюсь. Снега у нас, братцы, хватает. Отдыхаем на кончиках телеграфных столбов. В этом году лета и не было, даже олени не линяли. Навигацию открыли в октябре. Ничего, служим. Привыкли к тундровой ночи, длиной в три месяца. В пургу прикрываем лицо прозрачным щитком — «телевизором»… Но вы не думайте, у нас и бассейн с теплой водой есть!
Он умолк, представляя, наверно, свой поселок.
— Капсе[2],— попросил кто-то тихо из зала, видно, тоже северянин.
— Родилось у меня два сына заполярных. Мы их на денек соседям подбросили, а жену свою я сюда прихватил… — Рогов мотнул головой в угол. Там сидела черноглазая, круглолицая женщина. — Говорю: айда, Тома, со мной. Поглядишь на город, где произрастал твой непутевый муж. Думаю, у нее претензий к суворовскому нет…
Тамара, покраснев, поднялась:
— Подтверждаю… И сыновей мы воспитываем по суворовской системе…
Тамара села.
— А как же стихи? — поинтересовался Тутукин.
— Выпустил две книги, — ответил майор.
— Позвольте, — удивленно поглядел на него Веденкин, — я недавно читал поэму Петра Рогова «Заполярье»! Запомнились: янтарный мех, кисловатинка ягод, сказанное без сожаления: «Мне еще плыть и плыть по снежным волнам». И особенно строки: «Только ртуть здесь падает низко, Человек — набирает высоту».
— Каюсь, я писал, — подтвердил Рогов. Помялся немного на месте, пошел к своей Томе.
Ковалев подумал с ожесточением: «А я или бездарь, или лентяй. Затягиваю с повестью, будто впереди еще две жизни…»
— Суворовец Каменюка, к доске! — вызвал Веденкин.
Артем Иванович легкой походкой пересек кабинет.
И Боканов, и Тутукин, и Веденкин прямо впились в Артема глазами. Широкоплечий, с тонкой, гибкой, словно бы подламывающейся, талией, с крыльями темных волос надо лбом, он излучал щедрую силу. Бороздка на подбородке стала еще глубже, взгляд смел и открыт, а шрам у правого виска почти исчез.
