— Улица Нотр-Дам-де-Лоретт, двадцать пять… Кто есть под рукой?.. Дюпре?.. Ладно, отправляйте Дюпре, только без переодеваний.
Г-жа Руа расхаживает по кухне. Вид у нее обиженный.
— Налить вам стаканчик кальвадоса?
Мегрэ ждет. Не удивляется, услышав, что на парижский поезд в Корбейле не сел никто с приметами г-на Блеза.
Через два часа, когда в «Голубке» садятся за стол и машины начинают разъезжаться, звонит Дюпре. Г-н Блез домой не вернулся.
— Мы опять останемся ночевать? — осведомляется г-жа Мегрэ. — Кровать такая узкая. Я не из-за себя, но ты же вчера глаз не сомкнул.
Подумаешь!
Когда Изидор отправляется привязывать лодки клиентов, Мегрэ с непроницаемым видом встречает его у самой воды.
— Чудаки! — бросает комиссар.
— Кто?
— Да эти маньяки-рыболовы. Вы думаете, я не понял? Черт побери, кому охота выглядеть новичком? У каждого свое самолюбие. Значит, вы…
Изидор колеблется, потом, набравшись духу, подмигивает:
— Для хорошего клиента не грех и… Верно?
Проигрыватель. В темноте под большими деревьями вокруг террасы танцуют всего три пары.
Телефон. Наконец-то Дюпре! Уже одиннадцать.
— Господин Блез вернулся… Что?.. Как? Как?.. Щуки?.. Нет, при нем не было щук… Что вы еще придумали, шеф? Мне остаться?.. Хорошо… Есть! Понял.
Десятки тысяч парижан возвращаются в город со вкусом деревни и пота на губах, их машины полны веток и полевых цветов.
— Алло, шеф!
Это Люкас.
— Ничего… Старик вернулся в семь… Никто не выходил… Должно быть, легли спать, потому что свет выключен… Можно сдать Жанвье смену?.. Спокойной ночи, шеф! Благодарю.
Это напоминает стародавний сигнал «Туши огни!»: «Граждане, спите спокойно…»
Последний звонок — от инспектора, дежурящего на улице Коленкура:
— Ничего не замечено.
И все-таки в это погожее воскресенье что-то произошло, хотя покамест дают себя знать лишь отдаленные последствия, подобно тому, как пузырьки на поверхности воды выдают присутствие рыбы, взбаламутившей донный ил.
— Не попросить ли мне вторую комнату, чтобы у тебя была отдельная кровать и ты мог выспаться?
Встает луна. Проигрыватель стихает, и лишь под ногами какой-то парочки еще скрипит в темноте гравий.
В тот день Мегрэ почти стыдился своего ремесла. Время от времени, как актер, пользующийся уходом за кулисы, чтобы утереть пот, дать расслабиться лицу и мускулам, он выскакивал в соседний кабинет, где сидел не менее смущенный Люкас.
«Ничего?» — спрашивал бригадир глазами.
Ничего. Мегрэ пропускал глоток пива и, мрачный, озабоченный, чуть ли не преисполненный отвращения к себе, останавливался у распахнутого окна.
— Что она делает?
— В третий раз обратилась к служителю, требуя свидания с вами. Перед этим заявила, что желает говорить с начальником уголовной полиции.
Это, так сказать, комическая сторона дела. В два часа дня, на которые был вызван повесткой Октав Ле Клоаген, комиссар увидел из окна, как на набережной Орфевр затормозило такси. Из него вылезла тощая г-жа Ле Клоаген, но машина осталась стоять у тротуара, и Мегрэ, усмехнувшись, отдал распоряжение одному из инспекторов.
Да, начиналось это скорее как фарс.
— Вашу повестку! — с полной серьезностью потребовал служитель. — Вы господин Октав Ле Клоаген?
— Мне нужно видеть комиссара. Я все объясню…
Ее привели в знаменитую застекленную приемную, где под безразличными взглядами инспекторов сидят ожидающие вызова, похожие на зверей в клетке.
Тем временем инспектор отправился за Ле Клоагеном, оставшимся в такси.
— Это моя жена сказала, чтобы я поднялся?
— Нет. Комиссар.
— Где моя жена?
И вот уже почти три часа старик в зеленоватом пальто сидит в кабинете Мегрэ на стуле, лицом к распахнутому окну.
Всякий раз, когда, позволив себе минутную передышку у Люкаса, комиссар возвращался в свой кабинет, его прямо на пороге встречали светлые глаза Ле Клоагена — взгляд собаки, знающей, что нечего ждать добра от человека, чьей воле он не может подчиниться.
Да, в его взгляде было такое смирение, что просто щемило в груди, — каждому сразу становилось ясно, что, прежде чем дойти до этого, старик порядком настрадался.
Несколько раз он спрашивал:
— Где госпожа Ле Клоаген?
