– Сюин, кажется, я вас уже спрашивал, зачем вам это всё: русский язык, Москва, всё?
– Так получилось. Родители хотели, чтобы я пошла на экономику, но баллов не хватило, и я записалась на русский факультет. Сначала я ничего не понимала, очень тяжелый язык и странные писатели, все время о Боге говорят, непонятно. На третьем курсе я семестр проучилась в Москве, помните, я вам говорила, но это оказалась совсем другая страна, и язык, и про Бога никто не говорит, а как у нас в Китае – про деньги. Трудное время в Москве. Холодно, скучно, невкусная еда, этот кислый красный суп. Бощщщ? Болшшш??? Я сидела в общежитии все время, когда не нужно было идти на лекции. В лекциях я не понимала ничего. Я даже не улучшила свой русский, ведь мы жили в одной комнате, четверо китайских студенток, и говорили на китайском. Трудное время. Зато потом я вернулась, и мне предложили подрабатывать переводчиком в одной нефтяной компании. Они казахи, но говорят по-русски, я у них училась. Хорошие люди, добрые. Готовят вкусно. И родители сказали, чтобы я получила диплом, потом пошла в магистратуру и потом пошла работать в большую компанию или в министерство. С русским языком сейчас можно устроиться. Я подала на стипендию, чтобы год аспирантуры провести в Москве. Родители так обрадовались, что подарили мне билет на этот поезд: пусть я по странам, где буду работать, проеду. И даже обещали не спрашивать, когда я собираюсь выйти замуж. Так что я еду в Москву и радуюсь. Может, в этот раз будет не так холодно? И я научусь есть красный суп?
Ох, вряд ли.
Светский разговор в купе, в ожидании горячих и полезных напитков в ассортименте, которые имеют быть поданными на завтрак, в ожидании перемещения вещей господина Ти Ли Ло Фу (Кириллова) в соседнее купе, в ожидании того, как наш Поднебесный Экспресс отойдет на двести-триста километров от города Х., велся на языке, не являющемся родным для обоих собеседников, оттого передача его на бумаге в виде диалога, где каждая реплика отмечена тире, нестерпимо фальшива. Речь собеседников звучит так, будто на нее надели сшитый не по размеру – то есть на размер-два меньше – строгий костюм, в котором ни повернуться, ни руку поднять, ни даже толком вздохнуть, остается пучить глаза, обмениваться дежурными стертыми фразами и мечтать о прекращении этой пытки. Ведь понятно, отчего нынче в мире почти любые разговоры на английском похожи на диалоги из пособий по устной конверсации. Как вас зовут? Откуда вы? Вы замужем/женаты? Где вы работаете? Какой ваш любимый фильм? Любите ли вы море? Какая смешная надпись на майке! Можно ли угостить вас кофе? Да, «Игра престолов». Была на концерте Адель. Мечтаю съездить в Тибет. Мечтаю купить недвижимость. Мечтаю завести семью. Мечтаю послать детей в университет. Мечтаю совершить кругосветный круиз. Мечтаю прыгнуть с моста на резинке. Мечтаю хотя бы раз попробовать групповой секс. Мечтаю дожить до ста лет. Мечтаю купить последний макбук. Мечтаю открыть кондитерскую лавку, как в том фильме. Мечтаю о любви. Мечтаю о больших деньгах. Мечтаю о будущем. Мечтаю о бессмертии. Мечтаю о бессмертии своих трех кошек и одной собаки. Мечтаю о том, чтобы никто не голодал, ах эти ужасные фото живых черных скелетов. Мечтаю. Весь мир мечтает исключительно на английском, причем на одном и том же английском из Всеобщего Учебника Устной Речи. Наивный русский поэт говорил, мол, не может поверить, что на английском можно сказать глупость. О святая простота! Невозможно поверить, что на английском можно сказать умность. Можно вообще сказать.
Оттого передавать беседу, которая велась в последнем из заселенных двухместных купе международного вагона Поднебесного Экспресса, в виде чередующихся, аккуратных, вертикально расположенных реплик, отделенных друг от друга отступами и тире, смысла не имеет. Оная не будет отличаться от прочих подобных бесед, которые вот прямо сейчас, когда я вывожу эти буковки на экране макбука, ведутся в десятках, сотнях тысяч мест по всему миру. К чему это механическое воспроизведение произведения искусства? А разговор наш действительно был таковым, артефактом, учитывая не только то, что было сказано, но и то, что хотелось сказать, но не смогло быть уложенным в безличные учтивые фразы новой латыни, плюс то, что при том думалось, имелось в виду, воображалось, даже скрывалось – и от собеседника, и от себя. Не это ли есть определение загадочного «дискурса»?
