Глава 20
в которой чего я только не чувствую
Следующие пару дней с Цой мы не расставались. Вот совсем. Максимум — на несколько минут между нами могла встать матового стекла дверь туалетной комнаты. Но даже дверь ванной — в номере Дианы удобства были разнесены по двум разным помещениям — на подобную дерзость уже не осмеливалась.
Однако это не значит, что мы проводили все время запертые в четырех стенах. Отнюдь! Из номера мы выходили. Три раза.
Дважды неспешно прогулялись по зимней Москве. Мимо Кремля (таковой здесь тоже имелся, правда, белостенный и без рубиновых звезд на башнях, нашлась и Красная площадь, а вот на месте храма Василия Блаженного стоял Царь-колокол). И мимо Большого театра — практически копии своего тезки из мира-донора. Прошлись по гранитным набережным скованных льдом Москвы-реки и Неглинки, заглянули в зоосад, скатились со снежной горы на бульваре.
И однажды отужинали в ресторане — кстати, том самом «Макдоналдсе». Благо деньги у меня водились — спасибо полученному с орденом сертификату. Причитавшиеся мне десять золотых империалов равнялись ста серебряным рублям — в пересчете на визиты в «Мак» (неожиданно оказавшийся заведением русской кухни) этого хватило бы нам с Цой на несколько десятков проведенных в ресторане шикарных вечеров, с вином и музыкой.
«Макдоналдс», к слову, никто и не думал закрывать. Впрочем, я, признаться, и не вспомнил, что с ним, типа, могут быть какие-то проблемы. Я вообще ни о чем постороннем не помышлял — ни о том, что случилось когда-то в прошлом, ни о том, что сулило будущее. Каждого текущего момента с Дианой мне было более чем достаточно.
В номере мы, понятно, тоже не скучали. И нет, утверждать, будто мы не вылезали из постели, было бы откровенной неправдой. Во-первых, помимо роскошной двуспальной кровати в двухкомнатном полулюксе «Националя» было еще множество мест, прекрасно подходивших для проявления нашей фантазии — а сдерживать оную мы отнюдь не пытались. А во-вторых, как говорится, не телом единым…
Например, как-то утром мы три часа напролет читали друг другу стихи — сперва по памяти, а потом, исчерпав запасы, из толстой книжки, отыскавшейся среди вещей Цой.
В другой раз Диана где-то раздобыла карандаши и бумагу, и мы затеяли друг друга рисовать — вручную, не прибегая к магии. Без одежд, но в достаточно невинных по нашим меркам позах. И у меня даже, кстати, довольно неплохо получалось — вот уж не думал не гадал, что во мне проснется талант художника!
А еще у Цой имелась длинная бамбуковая флейта, которую она называла смешным словечком «тэгым». Иногда Диана на ней играла — немного странные, но от этого не менее завораживающие мелодии. Девушка и мне пыталась давать уроки музицирования на этой дудочке, но тут у меня лишь какая-то невнятная какофония получалась. Зато весело было.
Так прошли два дня — без сомнения, показавшиеся мне лучшими во всей моей жизни — что в этом мире, что в прежнем.
На третье утро, слегка размявшись по пробуждении, откушав поданный в номер легкий завтрак и затем уже всерьез покувыркавшись — так, что мебель трещала и мана плескалась фонтаном — необремененные одеждой мы с Цой в изнеможении лежали на полу, утопая в мягком пушистом ковре — в аршине друг от друга, но крепко держась за руки. Невдалеке валялись части нечаянно сломанного нами в порыве страсти стула — починить его предполагалось позже. Над сожженной шальным выбросом магии настольной лампой поднимался едкий сизый дымок — а вот ее отремонтировать лично мне было уже не по способностям — не знаю, как Диане.
В общем, в комнате царила идиллия, и абсолютно ничто не предвещало неприятностей. Как вдруг тяжелый внутренний засов на входной двери нашего номера сам собой с лязгом отомкнулся, и оная дверь распахнулась настежь.
Резко отняв у меня свою ладонь, Цой с визгом подорвалась с пола и кошкой отскочила в угол комнаты, подхватив по пути первую попавшуюся одежку — это оказался мой украшенный новенькой серебряной звездой Ордена Всеслава Полоцкого черный китель. Почти на автомате выставив щит, я рывком сел: в дверях номера, уперев руки в бока, стояла Тереза фон Ливен. За ее спиной маячила Муравьева.
