— Вы слышите? — спросила она.
— Да, у ворот остановилась карета.
— Это та самая, которую прислал нам мой брат.
— О, Боже!
— Ну, полно, мужайтесь!
Миледи не ошиблась: у ворот монастыря раздался звонок.
— Подите в свою комнату, — сказала она Констанции, — у вас, наверное, есть кое-какие драгоценности, которые вам хотелось бы захватить с собою.
— У меня есть его письма, — ответила госпожа Бонасье.
— Так заберите их и приходите ко мне, мы наскоро поужинаем. Нам, возможно, придется ехать всю ночь — надо запастись силами.
— Боже мой! — проговорила госпожа Бонасье, хватаясь за грудь. — У меня так бьется сердце, я не могу идти…
— Мужайтесь! Говорю вам, мужайтесь! Подумайте, через четверть часа вы спасены. И помните: все, что вы собираетесь делать, вы делаете для него.
— О, да, все для него! Вы одним словом вернули мне бодрость. Ступайте, я приду к вам.
Анна поспешно поднялась к себе в комнату, застала там слугу Рошфора и отдала ему необходимые приказания.
Он должен был ждать у ворот; если бы вдруг появились мушкетеры, карета должна была умчаться прочь, обогнуть монастырь, направиться в небольшую деревню, расположенную по ту сторону леса, и поджидать там миледи. В таком случае она прошла бы через сад и пешком добралась бы до деревни, ведь она отлично знала эти края.
Если же мушкетеры не появятся, все должно пройти так, как условлено: госпожа Бонасье станет на подножку под тем предлогом, что хочет еще раз проститься с миледи, и та увезет ее.
Констанция вошла. Желая развеять все подозрения, какие могли бы у нее возникнуть, Анна в ее присутствии повторила слуге вторую половину своих приказаний.
Она задала слуге несколько вопросов относительно кареты. Выяснилось, что она запряжена тройкой лошадей, которыми правит почтарь; слуга графа должен был сопровождать карету в качестве форейтора.
Напрасно миледи опасалась, что у госпожи Бонасье могут возникнуть подозрения: бедняжка была слишком чиста душой и наивна, чтобы заподозрить в другой женщине такое коварство; к тому же имя графини Винтер, которое она слышала от настоятельницы, было ей совершенно незнакомо, и она даже не знала, что какая-то женщина принимала столь деятельное и роковое участие в постигших ее бедствиях.
— Как видите, все готово, — сказала Анна, когда слуга вышел. — Настоятельница ни о чем не догадывается и думает, что за мной приехали по приказанию кардинала. Этот человек пошел отдать последние распоряжения. Покушайте немножко, выпейте глоток вина, и поедем.
— Да, — безвольно повторила Констанция, — поедем.
Графиня знаком пригласила ее сесть за стол, налила ей рюмку испанского вина и положила на тарелку грудку цыпленка.
— Смотрите, как все нам благоприятствует! — заметила она. — Скоро настанет вечер; на рассвете мы приедем в наше убежище, и никто не догадается, где мы… Ну полно, не теряйте бодрости, скушайте что-нибудь…
Госпожа Бонасье машинально проглотила два-три кусочка и пригубила вино.
— Да выпейте же, выпейте! Берите пример с меня, — уговаривала миледи, поднося рюмку ко рту.
Но в ту самую минуту, когда она готовилась прикоснуться к ней губами, рука ее застыла в воздухе: она услышала отдаленный топот скачущих коней; топот все приближался, и почти тотчас ей послышалось ржание лошади.
Этот шум сразу вывел ее из состояния радости, подобно тому, как шум грозы прерывает чудесный сон. Она побледнела и кинулась к окну, а Констанция, дрожа всем телом, встала и оперлась о стул, чтобы не упасть.
Ничего еще не было видно, слышался только быстрый, неуклонно приближающийся топот.
— Ах, Боже мой, что это за шум? — спросила госпожа Бонасье.
— Это едут или наши друзья, или наши враги, — ответила миледи со свойственным ей ужасающим хладнокровием. — Стойте там. Сейчас я вам скажу, кто это.
Констанция Бонасье замерла, безмолвная и бледная, как мраморное изваяние.
Топот все усиливался, лошади были уже, вероятно, не дальше, как за полтораста шагов от монастыря; если их еще не было видно, то лишь потому, что в этом месте дорога делала изгиб. Однако топот уже слышался так явственно, что можно было бы сосчитать число лошадей по отрывистому топоту подков. Анна напряженно всматривалась вдаль: было еще достаточно светло, чтобы разглядеть едущих.
