— А Бога не боишься? Псов в храм пускать не велено.
— Богов-то многая куча, как говорят тунгусы. Всех их бояться, так всю жизнь дрожьмя продрожишь.
— Ты бы всё-таки не нарывался, мужик. Богохульство это… А иконостас в церкви цел?
— Тебе-то на кой?
— Православный я. И русский по всем документам.
— Да ну! Ты же Лёвка Шманец.
— Я тебя, мужик, предупреждал? Меня пока зовут Лев Борисович Шмонс, или же «док», и больше никак.
— Вот те и ну… Чудны дела твои господи — жиды в православие подались.
— Иисус Христос тоже из жидов был, чтоб ты знал, если дурной на всю голову.
— Да?.. Ага… Я и забыл как-то. А ведь и точно!
— Ты-то, наверное, и священного писания не читал.
— Русского мужика святочтение только портит.
— Чего так?
— А то… Вот начитаются мужики библии и припомнят попам да богатеньким всяким, что господь в рубище и босой ходил да имение своё бедным раздавать велел, а не вытрясать из паствы кровные денежки к вящей славе пуза своего.
— Ну и что тут несуразного? На то и церковная десятина определена.
— Делиться с голодранцами обидно и противно, вот что, а для общественного порядка даже и опасно, потому как народ развращается от достатку и излишку. Незачем мужику библию читать.
— Верно, мужик! Еретик не тот, кто не читает библии вообще, а тот, кто читает её слишком дотошно.
— Во-во, а я об чём? — обрадовался Ерофеич, что попал в точку.
— Но в конце концов всему можно дать достойное толкование. Церковное приношение и прибыль предпринимателя — всего лишь справедливое распределение доходов. Раб собирает с поля в житницы для господина, а не господин — рабу.
— То-то же! Истому православному незачем знать, чему учил Христос на самом деле. Ему поп в церкви сам скажет, что ему дозволено услышать.
— В безопасной дозировке? — усмехнулся «док».
— Ага… Дурака учить — только портить.
— Ладно умствовать! Ты мне скажи, внутреннее убранство церкви в целости?
— Золота не было, а позолота давно облезла или копотью покрылась, если какая и была.
— И сосудов позолоченных или хотя бы серебряных не осталось?
— Может, и были, только я их никогда в глаза не видел.
— А не ты ли их к рукам прибрал?
— Я? Да через мои руки центнерА чистого золота прошли, коли хочешь знать! Стану я каким-то серебришком мараться.
— Попляшешь у меня, если я тебя за ручки твои вороватенькие схвачу ненароком на подлянке! Иконы хоть в целости?
— Хэх! Одни доски чёрные, а не иконы.
— Дурак ты, мужик! Иные чёрные доски — дороже золота.
— Скажешь тожить… — не унимался и всё похихикивал Ерофеич. — Ну и житуха — всё наперекосяк! Жиды в русскую веру лезут, а русские — в семь раз нерусскую. Сам видел, как амерские пасторы-негры на сцене пляшут да гипноз наводят — в Иркутске харизматы на стадионе свои игрища бесовские ого-го как весело колобродят. Бесы людей так корчат, что обхохочешься. Вера верой, ну а в русского ты на кой переписался, если их никто в мире терпеть не может?
— Ты сам-то семь раз нерусский — на морду свою посмотри. Чукча-чукчей, а не русак.
— Так чалдоны мы. В тайге откуда баб возьмешь? Вот и женились мои прапрадеды-прадеды на тунгусках и всяких мансичках-хантычках, понятное дело. Не на медведихах же им, сам понимаешь, жениться. По Международной программе дерусификации многие русские вообще в тунгусы записались. Так выгодней жить. Может и мы в нерусь перекрестимся? В тех же тунгусов, к примеру.
— Как с верой предков быть, скажи?
— А мне чо? Я — ничо! Чалдоны и тележному колесу молились, и дырке в стене, и пеньку трухлявому. Всяко бывало. Кержаки мы беспоповского толка да внецерковного согласия. Нам всяко едино, какому богу молиться и какому пану-хану сапоги лизать, абы сыто и тепло было. Можем и в православные воцерковиться, если чо, абы с выгодой.
— Тогда заводи свою тарахтелку и газуй наверх до самой церквушки, мыслитель всемирного масштаба, а то я стал что-то подмерзать!
1.5
Когда подъехали вплотную к церкви, на свист Ерофеича стремглав выскочили из-под снега с десяток породистых лаек и помчались навстречу снегоходу. Вопреки своему названию, псы не лаяли, а сдержанно порыкивали и изредка взвизгивали, выказывая радость увидеть хозяина живым и здоровым.
