Потом поели в машине — по франзольке, по куску чайной и по бутылке портера на каждого, закурили…
— Мишк, — сказал Колька, не прибавив даже ничего из своих обычных вспомогательных слов, — Мишка, а ты помнишь, чего Немо подкинул колонистам?
— А то не помню, — сказал Мишка. — Три ножа со многими лезвиями, два топора для дровосеков, десять мешков гвоздей…
— …два пистонных ружья, — подхватил Колька, — два карабина с центральным боем, четыре абордажные сабли, принадлежности для фотографирования…
— …две дюжины рубашек из какой-то особой ткани, с виду похожей на шерсть, но, несомненно, растительного происхождения…
Они доедали колбасу, допивали пиво и перечисляли припасы, подаренные таинственным капитаном людям Сайруса Смита, а рядом сидела красавица с ясными и спокойными синими глазами, а невдалеке у «Голубого Дуная» пели, и слова неслись в сырых сумерках: «М-моя любовь не струйка дыма…»
— Хватит херню языками молоть, — сказала Файка, — ехай, Мишка…
В зал «Метрополя» они вошли ровно в девять, оркестр отдыхал, высокий скрипач, известный своим чудным именем и дивным исполнением танца «дойна», который, как известно, как две капли воды похож на «фрейлехс», сидел за роялем и, тихонько тыкая в клавиши, играл что-то из польских довоенных пластинок. По залу плыл дорогой дым и официантские негромкие переговоры. Сами официанты в засыпанных перхотью и мелким зеленым луком полуфраках спешили разнести заказы, пока не мешают танцующие. Мэтр с проваленными, будто чахоточными, горящими щеками, в отличной паре из стального «метро», не меняя брезгливого выражения, взял тридцатку, отвел их к столику в углу, далекому от оркестра, почти не видимому за окружающим центр зала барьером. Заказали бутылку муската, кофе, «наполеонов», мороженого. Файка собралась в уборную.
— Не ходи, Файка, — сказал Колька, он сидел на крае стула, оглядывался, как волк, всем телом, бобочка топорщилась на спине. — Не ходи никуда одна, и вообще, не шастай. Свои не приштопают, так начальнику опять какому-нибудь на глаза попадешься…
— Начальники сюда не ходят, — усмехнулась Файка, — они на дачах Лещенко и Русланову слушают. И зовут меня теперь не Файка, а Резеда, а Файку мы с тобой утром в печи истопили, а наших здесь еще нет, они раньше десяти не приходят…
— Не ходи, — Мишка дождался, пока она высказалась, опровергать не стал — просто приказы. И она осталась. Принесли кофе, мороженое текло в мельхиоровых вазочках, и струйки варенья расплывались в белой жиже, как кровь в талом снегу. Оркестр заиграл для начала «Блондинку», потом «Мою красавицу» — причем, конечно, за половиной столиков при этом затянули «Фон пер Пшика», — а потом взялся за более новое: из «Судьбы солдата», из «Серенады». Между столиками уже танцевали, тряслись, положив руки друг другу на плечи, первые, но не самые отборные танцоры: ребята в как бы стильных, а на самом деле просто с чужого плеча пиджаках чуть не до колен, с блестящими от помады прилизанными висками, девочки с модной стрижкой веночком, но в давно ушедших английских жакетах с плечами и слишком коротких юбках стиля Марлен Дитрих — в общем, Измайлово, Каляевка, Сущевский вал, не ближе. Высокий скрипач вышел на край эстрады, повел мощным носом поверх усиков:
— А теперь дамы меняют кавалеров… одного на двух, многосемейных не предлагать!..
В зале привычно засмеялись.
— …Танец с хлопками! — закончил скрипач, оркестр сразу же врезал «Сан Луи» в невиданном темпе, и Файка, наклонившись к Михаилу, прокричала:
— Пришли! Вон они!
Кристапович оглянулся. Фред, все в том же коричневом пиджаке, танцевал с какой-то девушкой в широкой юбке до щиколоток — по последней моде.
— Пойди, отхлопай, — сказал Кристапович Файке. Чуть побледнев, она пошла к Фреду и его партнерше. — Ты меня прикрывай внимательно, — сказал Михаил Кольке, — но только руками, не вздумай вытащить здесь пушку энкавэдэшную, что бы ни было, понял?
Колька мрачно наклонил голову, с первой минуты в ресторане он нервничал. Файка подошла к паре, демонстрирующей отличный стиль сцепленные ладони опущены прямо вниз, правая рука Фреда свободно лежит на копчике дамы, ноги, тесно прижатые друг к другу, подпрыгивают в идеально неизменяемом ритме — как метроном — словом, стиль! Файка похлопала, Фред недоуменно обернулся, Мишка увидел его лицо — да, следы есть, хотя пудры много — но молодец парень: даже не моргнул. Извиняется перед девицей, та обиженно идет к дверям — ага, значит, там, в скапливающейся с каждым очередным модным танцем у входа стильной толпе и вся Фредова компания — а он сам уже прижал Файку, уже трясется, нащупав ее задницу, как ни в чем не бывало… И Файка — железные нервы — чуть-чуть тянет, направляет, вот они уже обошли барьер, вот они уже возле столика…
