– Значит, вам надо продержаться только до понедельника.
– Точно. С понедельника буду зарабатывать по два семьдесят в час. Жена… она так счастлива…
Портрет жены каким-то образом в мгновение ока изменился, но Джеймс пропустил это мимо ушей – конец уже просматривался. Он собрался с силами, готовясь к переходу в область денежных отношений. Но тут в разговор вмешалась эта дурища Дженис, которой вообще следовало уйти, как только хозяева вернулись домой.
– А вы не пытались обратиться в какие-нибудь организации – ну хотя бы в Армию спасения?
– А как же, мисс. Да только им плевать на таких, как я. Говорят, что дадут нам денег на обратный путь, а чтобы мы тут остались – палец о палец не ударят. Ничего себе – ты приехал сюда на грузовике, а дальше живи как знаешь. Никто мне не помогает, только эти люди.
Теперь потихоньку становилось видно, каков этот человек в своей семье, среди своих друзей.
Джеймса клонило в сон. На жестком стуле было больно сидеть; негр, расположившийся в мягком кресле, начинал его раздражать. Но изменить ничего невозможно – теперь за дело взялись женщины.
– Как это ужасно, – сказала Дженис. – И зачем только все эти организации существуют.
– Ты им говоришь, что тебе нужна помощь, что жене негде голову приклонить, а они суют тебе деньги на обратный путь!
Вошла Лиз с двумя чашками кофе. Джеймс заметил, что себе она налила полчашки. Значит, нести бремя бессонницы предстоит ему. Чашка была такая горячая, что он не мог держать ее в руках и потому поставил на коврик, чувствуя себя слишком мягкотелым и женоподобным в глазах этого землекопа, цена которому двадцать долларов в день.
– Почему вы решили уехать из Северной Каролины? – спросила Лиз.
– Миссис, таким как я там ничего не светит. Я работал на хлопке за тридцать пять центов в час.
– Тридцать пять центов в час? – удивился Джеймс. – Но ведь это же незаконно!
Негр саркастически улыбнулся. На лице впервые за весь вечер появилось осмысленное выражение.
– Им там не скажешь, что законно, а что нет. Жена, мэм, она смелая женщина, – добавил он, обращаясь к Лиз. – Когда я ей сказал: «Давай уедем», она мне сразу: «Правильно, дадим себе шанс». Ну а тут человек с грузовиком, обещал посадить нас к себе в кабину.
– Вас, жену и семерых детей? – удивился Джеймс.
На этот раз негр посмотрел на него недрогнувшим взором:
– Нам не у кого было их оставить.
– У вас там нет ни друзей, ни родных? – спросила Лиз.
– У нас нет друзей… вот вы нам помогли… а я думал, мы уж никогда не найдем себе друзей.
Друзей! От возмущения Джеймс вскочил и приступил к давно задуманному действию, а именно: положил на стол возле негра две десятидолларовые купюры. Негр наклонил голову, сделав вид, будто их не замечает. Джеймс произнес заготовленную речь:
– Я не знаю цен на мебель. Жена сказала, что вам хватит десяти долларов. Вот вам двадцать. Больше у нас нет. На эти деньги вы сможете продержаться до понедельника, когда, по вашим словам, вы получите часть своей зарплаты на строительстве туннеля Линкольна. По-моему, было очень смело с вашей стороны привезти сюда семью, и мы желаем вам всяческих успехов. Я уверен, что вы и ваша жена со всем справитесь.
Покраснев от стыда, он вновь занял свой пост на жестком стуле. Дженис, прикусив губу, чтобы скрыть улыбку, глянула на Лиз, которая хранила молчание.
– А-а-а… э-э-э… мистер… не знаю, как сказать… таких прекрасных людей… – пробормотал негр и, пока остальные трое, словно угодив в капкан, неподвижно застыли, попытался выжать из себя слезу. Он тер себе переносицу, тряс головой и тонко скулил, однако когда он поднял голову, стало видно, что зернистые белки его глаз совершенно сухи. В полном несоответствии с неудачной попыткой прослезиться губы его сокрушенно скривились. Он все время потирал висок, словно в голове у него что-то гудело.
– Ух… Жена… велела… сходи… скажи спасибо этому джентльмену, – выговорил он.
Умения вовремя покинуть сцену он был лишен столь же безнадежно, сколь и всех прочих театральных навыков. Он просто сидел, мотал головой и потирал нос. Лежавшие на столе банкноты он просто игнорировал, – возможно, до тех пор, пока не будет полностью исчерпан ритуал благодарности, они для него были табу. Джеймс, которому грубость была несвойственна, качался на стуле, избегая взглядов присутствующих. По его мнению, в основе спектакля, разыгрываемого негром, лежали либо невзгоды, о которых тот рассказывал, либо невзгоды, заставившие его солгать. В обоих случаях этого человека следует терпеть. Однако самая мысль о нем была нестерпима – вся жизнь этого жалкого кретина, цеплявшегося то за один тонкий прутик благотворительности, то за другой – в лице шофера грузовика, хозяина квартиры, Лиз, торговца мебелью, бригадира на стройке, а теперь еще и Джеймса – вызывала у него тошноту и головокружение.
