Он тихонько хмыкает.
— Что, вызовешь его на дуэль? Бросишь в лицо перчатку? Заступишься за парня своей мечты?
Подтверждаю каждое из шуточных предположений кивком головы, а потом добавляю:
— И проткну его черное сердце насквозь. Таким… негодяям не место среди нормальных людей!
— Ты такая наивная, Стеф, — произносит Бастиан, вздыхая, — «черных сердец», «негодяев» и «нормальных людей» больше не существует. Прошли времена четкого разделения на черное и белое… просто привыкай к полутонам, ладно? — А потом добавляет: — И хватит читать романтические книжки, тебе это явно не идет на пользу. — И снова: — А твои шпагу и плащ я спрячу куда подальше, не хватало еще вызволять тебя из тюрьмы… с помощью динамита.
Бас хочет развеселить меня, ясно как Божий день, только у меня перед глазами лицо Алекса, перекошенное ненавистью и злобой (таким я его никогда еще не видела), и улыбаться мне вовсе не хочется…
Я переживаю за Алекса.
Как он там?
Что сейчас чувствует?
Адриан вынес его из столовой буквально на руках, выволок, словно тряпичную куклу, а у самого такая смесь ужаса, восторженного недоверия и паники на лице, что казалось невозможным соединить все это одновременно в одном человеческом выражении лица.
— Она разбила ему сердце, — подвожу итог своим мыслям, и Бастиан отзывается в своей обычной манере:
— И заставила поверить в себя… сделать первый шаг. Ты сама говорила, как много значит вера в собственные силы!
Но я мотаю головой.
— И все-таки она разбила ему сердце! — повторяю с упрямой настойчивостью.
Но Бас тоже может быть упрямым.
— И уступила место кому-то другому… более достойному, — добавляет он в пику мне.
Я снова мотаю головой.
— Не такой ценой, Бас. Лучше бы она оказалась нормальной…
Парень похлопывает меня по руке.
— Случившееся ужасно, я знаю… Но ты посмотри с другого ракурса: все, что ни делается — к лучшему, не ты ли сама учила меня этому? — и заставляет меня посмотреть на себя: — Все будет хорошо, Стефани. ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО…
Только мне в это не верится: я знаю Алекса разным: веселым и беззаботным, слегка насмешливым; разочарованным и желчным, полным ядовитой самоиронии; влюбленным… с горящими надеждой глазами, а теперь вот еще и униженным, полным горячей ненависти…
И этот ненавидящий Алекс не кажется мне правильной версией себя — он как будто бы сбившийся с курса корабль, заплутавший в бескрайнем море жизненных неурядиц.
Настоящий Алекс другой…
Помню, как увидела его впервые: с улыбкой в пол-лица и бесконечным множеством шуточек, от которых мы с Полин улыбались, как полоумные. По крайней мере, я улыбалась именно так… Мне казалось тогда, что я не встречала парня интереснее. И все равно, что он был в инвалидном кресле — меня очаровали его жизнерадостность и открытость. Я могла бы болтать с ним целую вечность…
А вот Шарлотте было не по себе: она стояла, как на иголках, и по всему было заметно, что ей неловко быть застигнутой в кинотеатре в компании парня-инвалида. Мне было ее чуточку жаль, ведь я, как никто другой, знала, каково это на самом деле: мой отец потерял обе ноги во время несчастного случая на стройке. Ему на тот момент было тридцать пять, и нежданная инвалидность надолго погрузила его в черную меланхолию, из которой, казалось, ничто не было способно вывести его… Это было тяжелое для нас время.
Я слышала, как моя обычно неунывающая мама рыдает за закрытой дверью ванной комнаты, и понимала, что наша жизнь больше никогда не будет прежней… Отец, круживший меня по комнате и закидывающий себе на плечо, словно мешок с картошкой, никогда уже не вернется, и мне придется привыкать к его инвалидному кресло, а в инвалидном кресле, как известно, передвигаются только… инвалиды. Больные люди. Те, с кем обычно так неловко сталкиваться на улице и от которых спешишь поскорее отвести взгляд.
… Поэтому я хорошо понимала Шарлотту: она стыдилась даже не самого Алекса — она стыдилась самой себя рядом с ним.
На следующий день собираюсь и иду к Зельцерам — сотовый Алекса «прожигает» левый карман джинсов. Только бы незаметно вернуть его…
Делаю глубокий вдох и жму на звонок.
— Стефани, рада тебя видеть, — Шарлотта выглядит измученной и почти больной. Когда она целует меня в щеку, ее губы шелестят, как папирусная бумага… — Правда, я не уверена, что Алекс готов заниматься…
