Мы отводили их в дошкольную группу, прежде чем сами отправлялись в школу, а все, что надо было сделать маме, — это вспомнить, что нужно их оттуда забрать. Обычно она вспоминала, если мы оставляли записку.
Вот я опять погружаюсь в прошлое, хотя это последнее, чем мне хотелось бы заняться.
— Достаточно, — спустя некоторое время сказал Толливер, когда мы почувствовали, что знаем немного больше о синдроме и о лекарствах, которыми его лечат. — Мы выясним больше, когда узнаем, есть ли у нее этот синдром или нет.
Я почувствовала, что тону. Я понятия не имела, как много всего сразу может пойти наперекосяк, пока ребенок учится в школе. Что случалось с детьми тогда, когда все эти синдромы еще не были идентифицированы, а курс лечения не был разработан?
— Думаю, на таких детей наклеивали ярлык тупых или трудных, — сказал Толливер. — И для них это было концом.
Я почувствовала печаль, думая обо всех детях, с которыми не поступали по справедливости, потому что их проблем просто не понимали. Однако мы только что прочитали две статьи о родителях, которые слишком пичкали лекарствами своих детей, страдающих теми же проблемами, — и тогда малыши, которые всего лишь имели взрывной характер, получали лекарства, которые не следовало бы им давать. Это пугало. Хватит ли у меня когда-нибудь смелости завести ребенка? Маловероятно. Я должна полностью доверять своему партнеру, чтобы дать жизнь ребенку. Единственным человеком, которому я когда-либо так доверяла, был мой брат Толливер.
И когда я подумала об этом, произошла самая странная вещь. Мир, казалось, на минуту застыл. Словно кто-то нажал на огромный выключатель в моей голове.
Толливер направился в свою комнату, и я встала с кресла, которое пододвинула к столу, чтобы читать с экрана ноутбука.
Я смотрела в спину брата, и внезапно мир скользнул вбок, а потом принял новые очертания. Я открыла было рот, но тут же его закрыла. Что я хочу сказать Толливеру? Вряд ли я на самом деле хотела, чтобы он обернулся.
Брат начал поворачиваться, и я бросилась в свою комнату. Захлопнув за собой дверь, я прислонилась к ней.
— Харпер? Что-то не так? — услышала я тревожный голос по другую сторону двери.
Мной овладела полная паника.
— Нет!
— Но у тебя такой голос, будто что-то случилось.
— Нет! Не входи!
— Хорошо. — Теперь голос Толливера звучал куда суше. Брат двинулся прочь от двери, наверное в свою комнату.
Я опустилась на пол.
Я не знала, что сказать самой себе, как обращаться с такой идиоткой, как я. Я заняла идеальную позицию, чтобы уничтожить единственно ценное в жизни. Одно слово, один неверный поступок — и все это исчезнет. Я буду унижена навечно и ничего не получу взамен.
В один черный миг я подумала: не стоит ли просто покончить с собой, покончить со всем этим. Но могучий инстинкт самосохранения отверг эту мимолетную мысль, едва она пришла мне в голову. Если уж я пережила удар молнии, я могу пережить и это откровение.
А он никогда не должен узнать.
Я подобралась к постели, не вставая с пола, кое- как поднялась и легла поперек. За несколько болезненных минут я составила планы на следующую неделю, ужасаясь своему чудовищному эгоизму. Как я могу удерживать Толливера рядом еще хоть на одну минуту?
Но я не могу отпустить брата, возразила я себе. Если я внезапно его прогоню, он что-то наверняка заподозрит. Я просто не могу так поступить. Я сделаю это примерно через неделю, когда придумаю как обставить все наилучшим образом. А пока надо следить за своим поведением, за каждым своим поступком.
Жизнь, которая только что лежала передо мной как богатое лоскутное одеяло, внезапно стала серой. Я забралась в постель отеля, как забиралась в сотни других подобных постелей.
Я глядела в потолок, на луч света, который его пересекал, на красный глазок детектора дыма. Несколько часов я пыталась перекроить свою жизнь. Но понятия не имела, в каком направлении двигаться.
