— Говорят — они ему многим обязаны, — отвечает Уилли покорно.
Санта-Клаус так хохотом и взорвался.
— Да уж без балды — обязаны, сынок! Прикинь, Уилли, где бы твой папашка был сейчас без Большого Ника? Совсем бы крышей поехал, сам с собой болтал бы, в башке — пустота кромешная, мозги наперекосяк. Вот тебе, пацан, твой кораблик. И это — с Рождеством тебя.
— Вам тоже счастливого Рождества, — ответил воспитанный Уилли. — Извиняюсь, а тряпочку мне можно?
— Тряпочку? — подивился Санта.
— Пожалуйста, — тянет Уилли. — Мне бы кораблик протереть.
— Уилли! — так и ахнули хором Берни с Вандой.
— Тихо, тихо, без понтов, — говорит Санта. — Пускай пацан выскажется. Тебе зачем кораблик протереть надо, а, Уилли?
— Грязь с него стереть бы и кровь, — отвечает Уилли.
— Кровь?! — рычит Санта. — Грязь?!
— Уилли! — вопиет Берни.
— Мама говорит: все, что мы от Санты получаем, кровью заляпано, — объясняет Уилли и указывает на миссис Пуллман. — А вон та тетя говорит: Санта грязный.
— Ничего, ничего подобного я в жизни не говорила! — визжит миссис Пуллман.
— Говорила-говорила, — вступает Ричард, — я сам слышал.
— А мой папочка, — светски нарушает Гвен Зерба неловкое молчание, — говорит: что собаку целовать, что Санта-Клауса.
— Гвен! — стонет ее отец.
— А я собачку свою каждый день целую, — продолжает Гвен, явно намеренная мысль свою до конца довести, — и ни разу не заболела. Вот.
— Наверно, мы кровь с грязью и дома отмыть сумеем, — говорит Уилли задумчиво.
— Ах ты, чистоплюй мелкий, сучонок! — ревет Санта-Клаус и уже замахивается — вмазать, значит, Уилли.
Берни тут вскочил молнией — и руки Санты накрепко перехватил.
— Пожалуйста, — говорит. — Пацан ничего такого в виду не имел.
— Руки поганые от меня убери! — орет Санта. — Тебе чё — совсем жить надоело?!
Отпустил Берни Санта-Клауса.
— Чё, — спрашивает Санта, — и «извиняюсь» не скажешь? Я-то думал, уж на извинения тебя хватит.
— Прости меня, Санта-Клаус, пожалуйста, — говорит Берни... и тут же кулак свой огромный в зубы Санты впечатывает, прямехонько, значит, в сигару. И влетает Санта точно в рождественскую елку, а после и вниз сползает, за гирлянды цепляясь и срывая их.
Детишки так завопили от восторга — в комнате больше ничего не слыхать стало. А Берни только ухмыльнулся широко да руки победным жестом над головой вскинул, дескать, вот он, пояс мой чемпионский!
— Заткните детишек, вы! — зарычал Санта-Клаус. — Щас же заткните — или все вы, считай, покойники!
Папаши с мамашами кинулись было к ребяткам, да куда — как их утихомиришь! Вырвались из рук — прыгают, кричат, свистят, над поверженным Сантой измываются...
— Пускай он бороду свою сожрет, Берни!
— Северным оленям его скорми!
— Сволочи вы бескультурные! Все — покойники! — в голос орет Санта, так и лежа на полу. — Да я таких, как вы, оптом по двадцать пять баксов за нос закажу, так мне еще и скидка выйдет — по пятеро трупов за сотню! Валите отсюда!
Как же счастливы были детишки! Даже пальтишки не стали надевать — так и выбежали, танцуя, из дома. И распевали при этом «Бубенцы, бубенцы... чтоб те, старый хрыч», «Мишурою подавись, старый Санта-Клаус»[1] и еще всякое, в том же духе. Слишком они юны и невинны были, чтоб понять: ни черта не изменилось в общей экономической структуре, в которой отцы их по горло увязли. Слишком часто они в кино видали: один хороший хук главного героя в челюсть главного злодея — и ад превращается, значит, в истинный рай на земле.
Санта-Клаус — тот, размахивая руками, следом за детишками родителей из дома выставлял.
— Я вас достану, куда бы вы ни схоронились! — орал. — Я вам столько добра сделал, а вы вон как мне заплатили! Что ж, и я вам заплачу, да еще и с лихвой. Я ваши задницы с лица земли сотру!
— А мой папка Санте врезал, так врезал! — вопил Уилли.
— Все, я покойник. — О'Хэйр супружнице шепнул.
А она в ответ:
— Видать, и я покойница. Только дело, почитай, того стоило. Ты только глянь, до чего ж ребятишки радуются!
Что их ждало? Ясное дело — смерть от пуль киллера, ежели, конечно, не успеют забиться в какую ни то богом забытую глушь, до которой у мафии руки еще не дошли. К Пуллманам, кстати, это тоже относилось.
