— Именно так, — промолвил он, с трудом оторвавшись от ее губ, — но в то время я надеялся, что мы поженимся сегодня вечером. И у нас не было времени для сомнений и угрызений совести.
— А сейчас разве не время для этого?
— Ну конечно, нет.
Его пальцы отыскали обнаженную кожу ее бедра и сжали его, исторгнув у Виктории вздох удовольствия. Роберт застонал, с наслаждением прислушиваясь к звукам страсти. Ничто так не воспламеняло его желание, как ее стоны, дрожь, пробегавшая по телу. Он почувствовал, как она выгнулась ему навстречу, и яростно сжал руками ее ягодицы. Он желает ее… Господи, он жаждет ее прямо сейчас.
Он расстегнул лиф ее платья. На ней все еще была надета темно-голубая шелковая рубашка, которую она носила вместо сорочки. У него не хватило терпения расстегивать ее, и поэтому он прижался губами к ее груди, увлажнив языком ткань вокруг ее затвердевшего соска.
Виктория металась под ним, с губ ее срывались приглушенные вскрики и вздохи. Он приподнял голову, чтобы посмотреть на нее. Ее иссиня-черные густые волосы разметались по сиденью, а темно-голубые глаза стали почти черными от желания. Роберт чуть не задохнулся от какого-то нового, непостижимого чувства, которое он не мог больше сдерживать в себе.
— Я люблю тебя, — прошептал он. — И всегда буду любить.
Он заметил по ее лицу, что в ней идет внутренняя борьба, что она тоже хочет ему что-то сказать. Но что бы ни сдерживало ее, это до сих пор терзало ей душу, и она так и не смогла произнести заветные слова. Впрочем, сейчас это было не важно — он знал, что рано или поздно она поймет, что тоже любит его. Но ему невыносимо было видеть, как она мучается от этого, и он Нежно прижал палец к ее губам.
— Молчи, не говори ничего, — прошептал он. — Сейчас нам не нужны слова.
Он снова поцеловал ее — яростно и жадно. Его пальцы нащупали ее кружевные панталоны, и в один миг эта часть ее туалета очутилась на полу кареты. Он прикоснулся к ее сокровенному естеству, лаская и дразня его нежные складки.
— О Роберт! — задохнулась она. — Что… В прошлый раз ты не…
— Есть много способов любить, — пробормотал он.
Он продвинулся глубже, удивляясь, с какой страстью отзывается она на его прикосновения. Ее тело качнулось ему навстречу, словно приглашая войти в нее. Желание захлестнуло его с новой силой, и он почувствовал, как натягивается ткань его панталон. Он с силой прижал губы к нежной коже у нее на виске и прошептал:
— Ты хочешь меня?
Она недоуменно посмотрела на него.
— Я хочу слышать, как ты говоришь это, — хрипло добавил он.
Она кивнула, ловя ртом воздух.
Роберт решил, что этого вполне достаточно, и завозился с застежкой панталон. Он горел нетерпением и поэтому не стал стягивать их с ног. Он освободил себя и расположился между ее бедер, где его пальцы готовили путь к блаженству.
У Виктории одна нога соскользнула со скамейки, и у него появилось больше свободы действия. Он бросился вперед и погрузился в нее. Ее горячие мускулы сомкнулись вокруг него, и тело его содрогнулось в ответ.
— Я хочу большего. Тори, — хрипло вымолвил он. — Большего.
Она кивнула, и он вошел в нее сильнее, продвигаясь все глубже и глубже, пока не погрузился в нее целиком. Роберт крепко прижал ее к себе, молча наслаждаясь их союзом. Он наклонился к ее уху и прошептал:
— Ну вот, теперь я дома.
Он почувствовал соленый вкус слез, катящихся по ее щекам, и его переполнило дикое, яростное желание. Его разум и тело существовали как бы отдельно друг от друга. Он снова и снова вонзался в нее, каким-то чудом ему удалось удержать свой порыв, пока она не вскрикнула.
С громким стоном он вошел в нее в последний раз, освобождая то, что накопилось в нем, и почти в то же мгновение упал на нее, обессиленный. Тысячи вопросов закружились в его мозгу: может, он слишком тяжел для нее? Не сожалеет ли она о том, что случилось? А вдруг они зачали ребенка? Он отчаянно ловил ртом воздух и не мог бы сейчас ничего сказать, даже если бы от этого зависела его жизнь.
Наконец Роберт вновь обрел способность слышать и другие звуки, кроме лихорадочного стука их сердец, и приподнялся на локте, не в силах поверить в свершившееся. Он овладел Викторией в тесной, да к тому же движущейся карете. Они были полуодеты, взъерошены — черт, он даже не потрудился снять сапоги. Наверное, ему стоит извиниться перед ней, но он не чувствовал себя виноватым. Да и как он может о чем-то сожалеть, когда Виктория — нет, Тори — лежит под ним, дыхание ее все еще неровное и прерывистое от последних вспышек наслаждения, а ее щеки заливает горячий румянец удовольствия?
