Иркутск — город неожиданный. Вдвое меньший по числу жителей и занимаемому пространству, нежели соседние гиганты — Омск, Новосибирск, Красноярск, но зато сохранивший куда больше овеществленного времени, спокойно, красиво, величественно представляющий три века сибирской, российской истории и культуры.
На центральных улицах — современные постройки, витрины, рядом с солидными купеческими особняками. Свернешь в боковую улицу — остановишься, пораженный встречей со старосибирским бытом: уютные деревянные домики, наличники окон, затейливо вырезанные, — подлинное произведение искусства, искусства грустного, потому что хотя оно тут охраняется (старинный центр города заповедный), но вообще уходит, исчезает. Мы молча стоим, смотрим, как закрывают тяжелые ставни, накладывают засов и даже запирают ставни на замок.
Потом отправляемся к Ангаре и, выйдя на набережную, нарядную, изящную, пытаемся представить эту реку без белого камня, с берегами, заросшими тайгой.
Еще в 1762 году на прибрежном холме поднялся Знаменский монастырь, ныне одно из старейших зданий Иркутска.
Вокруг тишина. Входим в ограду, кладем цветы к могилам декабристов. Их здесь немало.
Чуть подальше, за скромными декабристскими надгробиями возвышается памятник, величественный и необыкновенный:
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ ШЕЛИХОВ
Рыльский имянинной гражданин
родился года 1748
вступил в супружество года 1775
начал торговлю свою во окраинах Сибири в 1773 году,
морские путешествия свершил в 1783, 1784 и 1785 голах,
скончался 1795 июля 20 дня.
Коломб здесь росский погребен,
проплыл моря, открыл страны безвестны,
и зря, что все на свете тлен,
направил парус свой
во океан небесный
искать сокровищ, горних, неземных,
сокровище благих.
Его ты, боже, душу упокой.
Гаврила Державин
Позже, разыскав в старинной иркутской летописи рассказ об этом памятнике, узнаем, что стихи о русском Колумбе нанесены на «полуденную» (то есть южную) сторону: летописец ориентирует памятник по странам света, будто речь идет о скале или острове, открытом, Григорием Шелиховым, первопроходцем, мореплавателем Заметим: сам Гаврила Романович Державин, к тому времени уже знаменитый, отзывается на смерть Шелихова стихами: 53-летний поэт напечатал их в феврале 1796 года в альманахе «Муза».
Остается загадкой: написал ли он эти строки по собственному побуждению или по заказу. В пользу последнего предположения говорит слово «здесь» («Коломб здесь росский погребен…»), то есть с самого начала предполагается начертание стихов на надгробии.
Тема захватила поэта, он был воодушевлен ею, тем более что обращался к личности Шелихова не впервые.
Для образованного русского читателя конца XVIII столетия не составляло труда догадаться, к какому поэтическому предшественнику апеллировал Державин в первой строке своей эпитафии.
Ломоносов в знаменитой оде пророчески предвидел:
Коломб российский через воды
Спешит в неведомы народы…
Строки эти были сочинены в год рождения Шелихова, а Державин позднее, в своем экземпляре сочинений Ломоносова, исправил стихи таким образом:
Коломб наш — Шелихов чрез воды…
В 1752 году Ломоносов опять возвращается к понравившемуся образу:
Я вижу умными очами
Коломб российский между льдами
Спешит и презирает рок.
И снова рукою Гаврилы Романовича против этих строк примечание: «Пророчество, которое и сбылось чрез Шелихова».
Российский Колумб…
Сам Державин находил, что поэзией воздвиг себе памятник «металла тверже» и «выше пирамид». Епископ недоволен шелиховским монументом, что вознесся «выше алтаря».
Духовенству нелегко определить свое отношение к видным поэтам, ученым, просветителям, путешественникам. Прежде, 150–200 лет назад, еще могли осудить Бруно, Галилея, но теперь, на закате XVIII века, уже приходится считаться с успехами просвещения.
Колумб, Магеллан отправлялись в путь как будто бы только для того, чтобы подчинить новые земли своему королю и своей церкви; Григорий Шелихов, казалось бы, только приумножает власть и богатство российской императрицы и православных митрополитов, епископов…
Так-то оно так, но вдруг выясняется, что славные путешественники, кроме злата, пряностей, мехов, привозят домой один товар, который совсем не по сердцу ревнителям веры: этот товар называется знанием — знание о земле и народах, о животных и растениях, о движении светил, — то знание, которого не умели дать самые мудрые духовные наставники. И конечно же, не случайно, что эпоха Великих открытий совпадает с началом Великого вольнодумства; и разве «еретики», осужденные за новые астрономические идеи, рождены не тою же историческою почвою, что и открыватели Америки, Индии? И поэтому так настороженно принимают епископы и настоятели, казалось бы, радостные для них известия о новых племенах, обращенных в христианство, о пожертвовании заморского злата на божьи храмы. Ведь все громче звучат дерзкие речи, что для овладения морскими пространствами, кроме всегда рекомендованных молебствий, неплохо помогают такие плоды просвещения, как новые карты, усовершенствованные паруса, приборы. «Знание — сила», — признает еще за два века до Шелихова известный английский мыслитель Фрэнсис Бэкон, а победитель стихий чувствует себя все более сильным, все более зависящим от собственной головы и рук, нежели от божьего промысла.
