Все, что в состоянии свершить одна сила, один человек, он свершил. Но Тимур был бесконечно одинок, ибо все, что он делал, он делал для себя и во имя себя; он удовлетворял лишь свое ненасытное и бесплодное честолюбие, и потому подвиги его оказались более разрушающими, чем созидающими.
И Хафизи знал, что именно так и поймет Тимур его сочинение. От острого проницательного ума не скроется то, что нигде явно не было высказано, но сквозило в каждой строке летописи.
Вот почему так тревожился Хафизи. Навлечь на себя гнев Тимура — значило навсегда потерять его расположение, а возможно, и свою голову. Может быть, не читать рукопись? Избежать этого под каким-нибудь благовидным предлогом? Будь Хафизи старше лет на двадцать, он именно так и поступил бы. Но Хафизи подходил лишь к концу третьего десятилетия своей жизни, дерзновение молодости еще не было сковано благоразумием зрелости, и, в конце концов, именно сам Тимур повелел писать только правду. Хафизи решился читать Тимуру свое сочинение.
Он в последний раз посмотрел на озеро и отправился во дворец, чтобы приготовиться к встрече великого эмира.
Тимур прибыл раньше, чем его ожидали, — вскоре после полудня. Его сопровождала небольшая свита и всего тысяча отборных воинов, которые расположились лагерем на берегу. Сам Тимур с немногочисленными, наиболее близкими сановниками и молодой, девятой по счету, женой Я угу ягой — царицей сердца, на которой он женился немногим более года назад, переправился на плоту во дворец. Он не велел себя тревожить и тотчас лег отдохнуть после дороги.
К вечеру на озере разыгралась страшная буря. Задул западный ветер — улан. С бешеной скоростью он несся из Уланского ущелья на восток, гоня низкие взлохмаченные тучи. Но в. то же время с юга в этот стремительный поток воздуха ударил другой ветер — кочкорка, Обе стихии словно обнялись, сплелись, создавая завихрения, подымая беспорядочные волны, вздымая гигантские смерчи.
Таким же беспорядочным волнением была наполнена душа Хафизи. Он не отрываясь смотрел из окна своей комнаты и видел, как далеко, на южном берегу, возникают и движутся чудовищные черные столбы смерчей. Ветер завывал на разные лады — он гудел не ровным, могучим напряжением, а отрывисто: начинал с низкой ноты, затем эта нота постепенно повышалась и оканчивалась пронзительным взвизгиванием.
Хафизи очнулся от смятенных мыслей после того, как до его плеча кто-то дотронулся. Перед ним стоял дворецкий.
— Великий эмир оказывает тебе честь и приглашает на свой скромный ужин.
Хафизи поклонился:
— Как здоровье великого эмира, да ниспошлет аллах ему свое благословение?
— Плотью эмир подобен юноше: он прибыл в Малое жилище с юной женой, — ответил опытный льстец. — Мудрость же великого государя превыше человеческой мудрости от сотворения мира до конца его.
Хафизи последовал за дворецким в большой зал. Хотя летописец прожил по соседству с этим залом почти два го* да, но не осмеливался в него входить. Теперь он рассматривал помещение с любопытством.
Пол и стены зала были покрыты изразцами с простым, но благородным геометрическим орнаментом. У стен стояло несколько серебряных позолоченных столов. На столах сверкали золотые и серебряные сосуды различной формы и назначения, фарфоровые вазы занимали самое почетное место — китайский фарфор в те времена ценился не ниже золота. Китайские вазы были украшены тончайшими рисунками, изображавшими сказочных драконов; золотые кувшины и кубки по краям отделаны небольшими рубинами. На других столах стояли золотые пиалы, инкрустированные жемчужинами.
Снизу на две трети высоты стены зала покрывали занавеси из розового шелка, отделанные у пола позолоченными медальонами и изумрудами. От потолка на одну треть высоты стены свешивались красиво драпированные куски шелковой ткани нежно-бирюзового цвета, украшенные по краю так же, как и занавеси, с добавлением разноцветных шелковых кистей, которые слегка раскачивались от порывов ветра, проникавшего в зал через окна.
На стене против главного входа очерчивалась дверь в виде стрельчатой арки, которая вела во внутренние покои. Дверь почти скрывалась занавеской. Перед ней на тонких серебряных цепочках висело множество золотых бляшек.
