Тимур замолк и некоторое время любовался огромным рубином на своем перстне.
— Слыхал я, что, кроме игры в шахматы, ты занимаешься сочинительством и обладаешь простым, доходчивым слогом — вот почему мой выбор пал на тебя. Надлежит тебе составить книгу о моих деяниях. После меня на земле останется великое государство, управлять которым будут мои дети, внуки и правнуки. Описание моих деяний да послужит им образцом, как управлять государством и каким должен быть государь. Понял ли ты меня, Хафизи? И если понял, говори.
— Великий Тимур, да продлит аллах дни твои! Я действительно немного сочиняю в часы досуга, но знания мои скудны, а годы не успели одарить мудростью. Мне известно, что многие ученые уже составили твое жизнеописание. Мудрый муж и отважный воин Насираддин Омар изложил историю твоего похода в Индию. Над описанием твоих великих ратных подвигов трудились Гийасаддин Али, умудренный аллахом, и сам прославленный Низамаддин Шами, именуемый Дамасским. Смею ли я помыслить, что мой труд будет стоить сотой доли трудов названных ученых мужей?
— Скромность украшает молодость, — одобрительно кивнул Тимур. — Он задумался и, обращаясь словно к себе, произнес: — Творение Гийасаддина Али, — при этом Тимур поморщился, — да и Низамаддина Шами годятся для прославления моего имени, но для наставления моих потомков в делах государственных они подобны пустому золотому сосуду. Золотой сосуд красив и драгоценен, он сверкает под солнцем и ослепляет своим блеском. И все же он создан не ради того, чтобы им любовались, а ради того, чтобы из него пили. Свой смысл золотой сосуд обретает лишь тогда, когда он содержит в себе нечто полезное, когда из него пьют бодрящее вино или прохладный кумыс. Мне нужно сочинение, которое правдиво повествовало бы о деяниях Тимура, написанное языком вполне ясным, где блеск витиеватого слога не затмевал бы смысла. Понял ли ты меня, Хафизи? Говори.
— Понял, великий государь!
— Скажи же, что нужно тебе для твоего труда, и я велю исполнить все твои желания.
— Великий государь! Для столь благородного труда человеку нужно лишь одно: уединение от суеты мира.
Брови Тимура сдвинулись. Он раздумывал некоторое время, а затем сказал:
— Во многих днях пути от Самарканда на восток в горах лежит озеро, носящее мое имя, — Тимур-ту-Нор. На озере этом есть остров, а на нем я повелел воздвигнуть Малое жилище. Я сделал это для собственного уединения. В дни отдыха и раздумий я проводил там время. И нет в моей стране места более прекрасного и столь располагающего к хорошим мыслям. Согласен ли ты последовать туда?
— О великий Тимур!
— Тогда собирайся в дорогу.
Во дворце на острове Хафизи отвели просторное помещение из двух комнат. Небольшие оконца одной из них выходили на юг. Когда Хафизи, сидя над рукописью, задумывался, он подолгу глядел на озеро, то спокойное, бирюзовое, походившее на дремлющего могучего зверя, то вздымающее огромные волны, которые с грохотом обрушивались на стены дворца, отчего он сотрясался до основания. Эта слепая мощь стихийных сил природы то восхищала Хафизи своим неукротимым могуществом, то ужасала необузданной жаждой разрушения. И по мере того как он вчитывался в рукописи своих предшественников, пересматривал собственные записи и перебирал в памяти деяния Тимура, свидетелем которых Хафизи был сам, Тимур-ленг — Железный хромец — вырастал перед ним во весь свой исполинский рост таким же необузданным и загадочным, как Тимур-ту-Нор — Железное озеро.
Хафизи Абру был человек вдохновенный, талантливый, увлекающийся, но вместе с тем ему известны были строгие законы построения литературного произведения. Жизненный путь Тимура подсказывал одни приемы письма, но законы литературы ограничивали полет мысли художника. Хафизи приходил в отчаяние от этих, постоянно преследовавших его противоречий. Однако он понял через некоторое время, что суть дела лежит прежде всего в невероятной противоречивости характера самого Тимура и его поступков. И тогда он смело отбросил все литературные каноны и, по суткам не выходя из комнаты, стал красочно описывать один за другим все факты из жизни Железного хромца. Когда же факты эти были последовательно изложены, для самого Хафизи они приобрели стройную систему, которая, как показалось летописцу, очень напоминала пестрое шахматное поле с черными и белыми квадратами.
