Тем временем из рюкзака был вынут ручной пулемет. Небольшой, вороненой стали, что бьет трассирующими пулями. Я угодил пулеметчику в левую ногу — чуть выше колена. Он упал, сволочь, но стрельбу не прекратил. Ну, думаю, эти тоже не новички в нашем деле. А у меня стало еще одним человеком меньше: парень подскочил и рухнул навзничь, раскинув руки. Будто в кино. Четвертого Милодар ранил в ногу, а после кто-то из нас вогнал ему пулю в лоб, так что он ткнулся головой в снег.
Остался один-единственный — тот, что строчил из пулемета. Бил короткими очередями, теперь уже в нашу с Милодаром сторону. Меня так и подмывало зарыться в землю. Однако пулеметчику не повезло. Пули только порошили снег вокруг нас, да срезанная выстрелом сосновая ветка упала мне на голову. А потом вдруг затвор щелкнул вхолостую. Я только того и дожидался. Вскочил и бросился бежать к нему. Милодар — за мной. Враг уже успел вытащить увесистый пистолет — крупнокалиберным «вальтер». Надежное оружие. Я на бегу метнулся в сторону, чтобы он в меня не попал. Но у него и в мыслях не было стрелять в меня. Сунул в рот дуло «вальтера», и, прежде чем мы добежали, ему выстрелом снесло череп.
Трокан забыл про больную ногу.
Йован Киш бросает взгляд вниз, на пристань. Его голубые глаза холодны, как у мертвеца.
— Результат ничего себе: у нас четверо убитых, у них — все до одного. Можешь представить, какую взбучку устроил мне командир. У них при себе не оказалось никаких документов и вообще ничего, что могло бы навести на след.
«Если хотите получать „языков“, то давайте мне разведчиков, а не партизан», — заявил я командиру. А он бил себя по голове кулаками, топтал ногами фуражку. «Где я их тебе возьму, поганый твой бог?! — орал он. — Чтоб тебя в дышло, черта-дьявола-сифилитика! Ему людей доверили, а он их под пули подставил! Чтоб тебе, выблядку, до конца дней со своей бабкой, старой курвой, валандаться, если уж с таким пустяком справиться не можешь! Разложи ты в зад того недоумка, который тебя на свет породил!» Ругаться он был большой мастак.
Конечно, командира можно понять: он любил ребят, которые в той стычке полегли. Ведь они второй год вместе сражались бок о бок.
С пристани поднимаются к погранзаставе оба сыщика. Длинный несет футляр с просвечивающим аппаратом.
Йован Киш ухмыляется.
Он видит, что рубашки на них взмокли от пота. Жара стоит невообразимая.
— Да и откуда ему было взять разведчиков? — говорит Киш, обращаясь к капитану Трокану. — Нас и всего-то было раз-два и обчелся.
— Прошу прощения, что заставили ждать, — говорит худющий сыщик. Белым носовым платком с синей каемкой он вытирает потное лицо.
— Такая уж служба, — замечает в их оправдание Трокан.
Йован Киш хотел бы знать, позвонят ли они в Белград после его отъезда.
Он смотрит на пристань. Сержант Булатович сидит на белой скамейке. На шее у него болтается бинокль.
— Естественно, говорит Йован Киш.
Для Йована Киша смерть так же естественна, как и жизнь.
Смеркается, когда Киш приплывает в Будапешт. Пообедал он в Байе: две порции ухи по-венгерски и лапша с творогом. Он любит рыбу.
«Ласточка» плавно скользит под мостами. Кишу нравится этот город. Вена ухоженнее, элегантнее. Будапешт напоминает красивую женщину, которая в своей манере одеваться допускает небрежность. В этом секрет ее обаяния.
Лишь Белград он любит больше. В Белграде он дома.
Позади остается остров Маргит. На Римском берегу, у мотеля для водников, «Ласточка» трижды подает музыкальный сигнал: несколько тактов из увертюры к «Кармен» Визе оглашают округу.
Когда Киш причаливает, на берегу его уже поджидают комендант мотеля «Дружба» и его жена. Мотель служит будапештским местом отдыха для иностранцев, приплывающих своим ходом.
— Наконец-то к нам пожаловал добрый старый постоялец, — приветствует Киша комендант.
Весом в центнер, комендант рядом с Йованом Кишем производит впечатление гнома. Он страдает астмой, дыхание из груди его вырывается со свистом. Супруга его тянет килограммов на девяносто. Волосы она красит в черный цвет, а ногти — в красный.
— Худой грош скоро с рук не сбудешь, — усмехается Киш.
