— Готово?
— Вы не имеете права впутывать меня в такое дело. Пот с Давчека льет в три ручья.
Он срывает провода с аккумулятора и бросает в воду.
Йован Киш резко дергает на себя рычаги скорости. Нос лодки задирается кверху. Давчек, не удержавшись, падает ничком.
Киш поворачивается на вертящемся сиденье у штурвала.
В ноздри шибает резкий запах пота.
Киша с души воротит.
Фарфорово-голубые глаза его холодны.
— Тридцать лет я занимаюсь этим ремеслом, — хрипит Давчек. — Но крови не нюхал. Ясно?
Йован Киш закуривает сигарету. Глубоко затягивается. Ему хорошо видно искаженное страхом лицо Давчека.
— Знаешь, скольких людей я отправил на тот свет? Лысый не отвечает. Пот с него катится градом. Йован Киш ухмыляется.
— Сам сбился со счета.
Он переводит вперед рычаги скорости. Медленно, постепенно, как и положено по правилам.
— Вот что я тебе скажу…
Йован Киш встревожен. Но голос его звучит спокойно.
— По-моему, тебе нет смысла увеличивать число безвестных покойников.
Когда в Белграде после войны открывали памятник Неизвестному солдату, Йован Киш стоял в почетном карауле. Сверкающие сапоги, новехонькая, с иголочки, форма. Левая рука опущена на диск автомата, правая — на приклад.
Не шелохнувшись, замер он у сине-желтого языка пламени.
Многие тысячи людей проходили мимо него. Советский буксир тащит за собой шесть барж. Его прожектор ярко высвечивает «Ласточку». Йован Киш отвечает музыкальной фразой из «Кар-Букс» и отзывается ревом сирены. Горы гвоздик, роз, хризантем. Киш. не шелохнувшись, стоял в почетном карауле. Оба ящика как раз помещаются в вырытой яме Йован Киш вымерял точно.
Рукой в перчатке Киш поправляет холмик. Словно на могиле своих боевых товарищей.
Следы свежевыкопанной земли легко различимы. Но маловероятно, чтобы кто-нибудь забрел сюда ненароком.
Комары ночью не докучают.
Прежде чем сесть в лодку, они раздеваются. Йован Киш складывает в нейлоновый мешок комбинезоны, обувь, перчатки, чулки. Нож бросает в воду. Мешок пропарывает в нескольких местах. Перед тем как завязать его, сует внутрь отработанный генератор. Теперь мешок пойдет ко дну.
На середине реки он швыряет мешок в воду. Тот моментально уходит вглубь.
Волосок, отпечаток обуви, комок земли — все может навести на след. Это вещественные доказательства.
Стопроцентная гарантия, говаривал капитан Кул.
Если бы существовала стопроцентная гарантия, капитан остался бы в живых.
Йован Киш прекрасно понимает это. И все же требует с самого себя стопроцентной гарантии.
Чуть светает, когда Йован Киш направляет «Ласточку» к берегу.
Он не включает бортовые огни, не пользуется прожектором. Приглядываясь к контурам деревьев, он словно бы ощупью подбирается к берегу. Когда Киш был здесь в первый раз, он в точности запомнил это место.
Киш бросает якорь. В бинокль долго изучает берег, после чего ложится в каюте рядом с плавающим в поту Давчеком. Запах пота вызывает в нем отвращение.
Во время войны они зачастую не мылись неделями.
Нечем было мыться.
А как-то раз он целую ночь просидел, зарывшись в навозной куче.
Он знает, что Давчек не спит на другом краю широкой постели. Знает, что тому не терпится поговорить с ним. Но Йовану Кишу не хочется говорить с Давчеком.
— Начальник. — окликает его Милан Давчек. Киш не отзывается.
— Я же знаю, что вы не спите.
— Чего тебе?
— Смываемся сегодня?
— Смоешься, когда я скажу.
— Какого черта тянуть? Пока тут очухаются, мы уже будем в Австрии.
Йован Киш планировал именно так. К утру добраться до австрийской границы. Расследование к тому времени только-только начнется.
Но он убил двоих.
Это не входило в его планы.
— Спи давай. Самому Кишу не до сна.
— Скажите хотя бы, чего мы ждем.
Йован Киш закуривает сигарету. Пепельница желтой меди стоит на полочке у него над головой.
— Ты ведь не собираешься возвращаться. — Это не вопрос — утверждение.
— А я намерен вернуться домой.
Йован Киш глубоко затягивается. Огонек сигареты высвечивает лоснящееся от пота лицо Давчека.
— Полиция первым делом заинтересуется теми, кто махнул через границу сразу после убийства.
Сейчас бы не помешало опрокинуть стаканчик. Но ему не хочется выходить из каюты.
