— На тебя же наседал противник! — рявкнул рассвирепевший Жорж. — Почему ты не передал мяч на правый край? Я не потерплю индивидуальной игры, слышишь? Предупреждаю в последний раз.
— Я бы сейчас мог забить гол, — ответил не менее раздраженный Кристиан. — А ведь это главное, правда?
— Нет, — взревел Жорж, — должна играть вся команда, и ты это прекрасно знаешь, только хочешь чемпионить. Но я не потерплю таких порядков в своей команде, понятно?
Кристиан проворчал: «Конечно, ты хотел бы сам забить все голы», но появление «доблестного Шарля» со свежей почтой положило конец этой сцене. Обычно по четвергам Бруно получал письмо в ответ на те вымученные строки, которые отправлял родителям в воскресенье. Взяв конверт, он, не распечатывая, сунул его в карман и вернулся на свое место на поле; тренировка возобновилась, ожесточенная, страстная, изнуряющая. Бруно решил, что у него еще будет время прочитать письмо на лекции по религии, которая начиналась после перемены. Бросив взгляд на конверт, он, к удивлению своему, узнал мелкий неровный почерк отца. Обычно на его письма отвечав мать — лаконично, всего каких-нибудь пятнадцать строк, написанных крупным почерком близорукого человека, сплошь состоявших из банальностей, восклицательных знаков и советов, предназначенных для десятилетнего мальчика.
Через некоторое время ученики вернулись в класс, где начиналась лекция по религии, которую читал отец настоятель. Они отсиживали ее по обязанности: держа перо в руке, одни дремали, а другие, среди которых был и Жорж, отбросив всякое стеснение, просто спали. Они знали, что могут положиться на записи лекций, которые переходили от класса к классу в течение вот уже двадцати лет и в которых за это время не пришлось заменить ни одного слова. Отец настоятель, однако, казалось, ни о чем не подозревал; он ставил перед собой стопку книг и читал по тетрадке, делая вид, будто вдохновенно импровизирует.
Бруно прочел письмо. С первых же строк он понял, что настоятель хоть и с опозданием, но все же осуществил угрозу и известил родителей о его поведении. Тон письма удивил его: он ожидал возмущения и упреков, а нашел лишь снисходительность и понимание. Это его растрогало. Отец не только заверял его в своей любви, но чуть ли не извинялся за то, что мало уделял ему внимания.
Я часто корю себя, — писал он. — Надо было бы больше уделять тебе внимания, но, что поделаешь, дела поглощают все мое время. Меня немного утешает мысль, что ведь работаю-то я на тебя и на твою сестру. А потом — я никогда не пытался подчинить тебя своему влиянию и не хотел посягать на твою независимость, ибо сам в твоем возрасте немало настрадался от того, что отец вечно держал меня в узде и ничего мне не прощал.
Растроганный Бруно оторвал глаза от письма. Он упрекал себя сейчас за то, что часто бывал несправедлив к отцу, возмущался его велеречивостью и мелким лицемерием, а ведь, в сущности, это такой хороший, такой добрый человек.
Но, возобновив чтение, Бруно вскоре пожалел, что поддался минутному умилению.
Я не говорил твоей бедной матери, — продолжал отец, — о том кризисе, который ты сейчас переживаешь. Это было бы для нее слишком сильным, слишком ужасным ударом. Но от ее имени я прошу тебя смириться, довериться деве Марии, которой понятны все наши сомнения, все наши слабости…
Бруно вскипел: подумать только, ведь он едва не принял за чистую монету эти сладенькие слова! Да к тому же еще и не отцовские. Бруно узнал вдруг стиль настоятеля, которой должно быть, посоветовал мсье Эбрару, что следует напасать «заблудшему юнцу». «Будь я на вашем месте, мсье Эбрар, Я бы поговорил с нашим дорогим Бруно на языке сердца. Он весьма чувствителен к этому…» Бруно пришел в ярость и разорвал письмо на мелкие кусочки.
А тем временем отец настоятель, не отрывая глаз от тетрадки, продолжал говорить о доказательствах существования бога. С тех пор как Бруно перестал соблюдать церковные обряды, между ними началась своеобразная война, заставлявшая юношу все время держаться настороже. Монах преследовал его с ожесточением человека, убежденного в том, что он делает благое дело. Он без конца язвил по адресу Бруно и унижал его по мелочам, не упускал случая отчитать его и особенно старался смутить самолюбивого юношу в присутствии товарищей.
