Пускай, думает, мелюзга порезвится...
И поют тогда птицы, и гудит радостно мошкара, и ржут кони, и быстрее мотают хвостами коровы, и, захлебываясь, ревет, пуская "петуха" на не столь уж высокой, но очень громкой и препаскудной ноте, крымский осел...
И тогда море -- серебристо-голубая степь, с белыми и синими на нем степными дорогами, а над дорогами -- чайки, а по дорогам тем "морские ласточки" резвятся-кувыркаются, разрезая их острыми хвостами своими...
Тогда поет Крым... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А солнце выше... А солнце еще выше...
Оно играет... Оно горит жемчужно-золотым сиянием и брызги горячего золота щедрой рукой бросает и вперед, и назад, и направо, и налево...
И согревается море, и теплеют горы, и в горячей истоме шелестит хвоей черный кипарис.
А солнце выше!.. А солнце все выше!
И все живое тянется за ним... Простирает к нему сочную лозу виноград, и поднимается кедр, и пышная веллингтония вершиной своей устремляется к нему, догнать его хочет...
Горячо дышит море и дыхание свое шлет навстречу его золотым лучам...
А оно выше! А оно еще выше!
С высоты недосягаемой льет солнце на все живое силу свою горячую, и нежит все, и наливает соками, и бродят соки, бурлят и бунтуют...
И в соках тех, как во чреве материнском, взращивает природа плоды свои...
Горячи эти соки...
И от тепла родит природа быстрее. На глазах наливаются черешни, и желтеют персики, и зреют сливы...
Ибо жарко бродят соки! Ибо горячи они...
И лишь кизил остается твердым и мертвым.
Кизил -- "шайтанова ягода". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда аллах сотворил мир и кончил свою работу, наступила на земле весна, и почки на деревьях в земном раю стали одна за другой распускаться.
И потянулось к побегам тем все живое, и увидел аллах, что нужно навести порядок. Созвал всех к себе и повелел каждому выбрать какое-нибудь дерево или цветок, чтоб потом только от него и кормиться.
Один просит то, другой -- это. Просит и шайтан.
-- Выбрал, шайтан? -- спрашивает аллах.
-- Выбрал, -- прищурив хитрый глаз, сказал нечистый
-- Что же ты выбрал?
-- Кизил.
-- Кизил? Почему кизил?
-- Так, -- не захотел признаться шайтан.
-- Ладно, бери себе кизил, -- усмехнулся аллах.
И запрыгал весело шайтан. Всех обдурил. Кизил первым зацвел, значит, и дозреет раньше всех. А первая ягода -- дорогая ягода: повезет кизил свой на базар, хорошо продаст, дороже всех, потому что он первый.
Наступило лето. Стали поспевать плоды: черешня, вишня, абрикосы, персики, яблоки, груши, -- а кизил все зеленый. Твердый и зеленый. Скребет затылок шайтан, злится.
-- Да поспевай ты скорей!
Не зреет кизил.
Стал шайтан на ягоду дуть: точно пламя, заалел кизил, но по-прежнему твердый и кислый.
-- Ну, как же твой кизил? -- посмеиваются люди. Плюнул в сердцах шайтан -- почернел кизил.
-- Ну и дрянь! Не повезу на базар! Собирайте сами!
Так и сделали. Когда сняли в садах все плоды, пошли люди в лес собирать вкусную, сладкую, черную ягоду и потихоньку смеялись над шайтаном.
Прогадал, мол, шайтан!
Шайтан разъярился и решил отомстить. Устроил так, что на следующую осень уродилось кизила вдвое больше, и, для того, чтобы он дозрел, пришлось солнцу послать на землю вдвое больше тепла.
Обрадовались люди такому урожаю: не разгадали, что тут шайтанов подвох.
А солнце обессилело за лето, и наступила такая зима, что вымерзли у людей сады и сами они едва живы остались.
С тех пор примета: если урожай на кизил -- будет холодная зима, потому что до сих пор не успокоился шайтан, не перестал мстить людям за насмешки над ним [1]...
Берег все живое у солнца огонь его золотой, животворный...
А оно щедрое... Оно, как сказочный богатырь, швыряет этот огонь пригоршнями... И смеется...
И людей солнце крымское не чурается...
Осеняет золотыми своими ресницами их белые, малокровные, истощенные тела, впивается в них золотыми стрелами и оживляет, бодрит, расцвечивает...
И нежно так щекочет. Осторожных щекочет... Зато над неосторожными подшучивает. И даже иногда жестоко.
