Когда нас привезли на аэродром, началось расследование причины аварии. Оказалось, что Писарюк и Псарев столкнулись с теми же трудностями, что и я. Конструкция ИЛ-4 имеет свойство при уменьшении скорости кабрировать, при увеличении — пикировать. Но это было установлено потом, и конструкторы даже изобрели специальный компенсатор, помогающий летчику на взлёте и посадке. Правда, он себя не оправдал и массового применения не имел. А пока… Пока наклепали на триммера руля глубины дополнительные полоски, и на этом всё кончилось.
Все мы допустили одну и ту же ошибку. Из-за боязни скапотировать в сугробах подрывали самолеты на малой скорости, допускали кабрирование[6], с которым у меня не хватило сил справиться.
Писарюк почувствовал неладное, едва самолет оторвался от земли. Опытный летчик, он сразу сориентировался в обстановке и прекратил взлёт.
Вторым взлетал Псарев. Ему, как и мне, не избежать бы аварии, если бы не слетанность экипажа.
В экипаже Псарева выработалось правило: при взлёте и посадке штурман втыкает ручку управления и в случае необходимости помогает летчику. Когда Псарев заметил, что самолет лезет вверх, он крикнул: «Вася, кабрируем! Жми ручку вперёд что есть силы!» Вдвоём упершись в ручку, они сделали маленький круг («коробочку») и благополучно сели.
Оба летчика доложили полковнику о причинах прекращения полёта, но Новодранов, видимо, не придал значения их словам и выпустил меня.
Несмотря на мои злоключения, мне всё-таки дали самолет. Боясь нового конфуза, я советовался с товарищами, как лучше взлететь с заснеженного аэродрома.
— Удивляюсь твоему невезению, — сочувствовал мне Саша Краснухин. — Как началась война, так у тебя одно происшествие за другим.
— Невезению или везению — это еще надо доказать, — вмешался комиссар Соломко. — Ты смотри, из каких прямо-таки безвыходных положений Швец выходил победителем! Так что тебе, Степан Иванович, очень даже везёт.
Чтобы уверить меня в моих собственных силах и моей везучести, Соломко выразил желание лететь со мной в качестве пассажира, в передней кабине. Настроение мое сразу улучшилось, стало легче дышать. Доверие комиссара помогло мне преодолеть собственную робость, появившуюся в результате стольких неудач. 25 декабря мы благополучно перелетели на новое место назначения.
Однако сомнения не оставили меня и здесь. В жизни полка начинается новый этап, многие летчики имеют уже немалый боевой опыт, а на моем счету — два разбитых самолета, вынужденная посадка и ни одного боевого вылета. Доверят ли мне вообще самолет после всех моих «подвигов» — вот что терзало меня больше всего. Кроме того, ушибленная при последней аварии спина опять разболелась. Не пришлось бы снова ложиться в госпиталь или, еще хуже, попасть «на зубы» медкомиссии.
Все эти опасения не оставляли меня в покое ни днем ни ночью, внешне же я старался быть спокойным — шутил, играл в шахматы, тренировался. Лишь от своих «законных» ста граммов решительно отказался, дав себе зарок: не пригублю до тех пор, пока не начну летать на боевые задания.
На аэродроме была расположена местная санчасть, и я решил обратиться туда за советом, что мне предпринять, чтобы избавиться от непрестанной боли в спине. Я даже не сказал, что я летчик.
Опытный врач осмотрел меня и посоветовал заняться лыжным спортом и закаливанием. И вот каждый день я поднимался раньше всех, делал гимнастические упражнения, затем на два часа уходил на лыжах в лес и к завтраку возвращался. Первое время было очень тяжело, я сильно уставал, но постепенно дела мои пошли на поправку. Боль в спине прошла, и я почувствовал себя совсем здоровым.
Приближался день окончательного укомплектования личного состава по экипажам и распределения по самолетам. Я ждал решения командования, как подсудимый — приговора. И вот приходит комиссар — такой злой, что мы сперва даже не поняли, в чем дело. Потом он пояснил: Швецу не дают самолета. «Использовать при штабе или отослать в тыл», — таково решение полковника Новодранова.
У меня потемнело в глазах. Неужели все мои усилия оказались напрасны? За плечами немалый опыт, умею летать в любых условиях погоды, днем и ночью. И вдруг — такой поворот судьбы! «Отослать в тыл…» Да я первый стану презирать себя! На меня тратили государственные средства, меня учили, кормили, одевали, на меня рассчитывали. Теперь же, когда настало время оправдать эту заботу, я должен остаться не у дел. Какая жестокость! «Использовать при штабе» или еще хуже — «отослать в тыл»… А воюют пусть другие? Нет, с этим нельзя согласиться. И я решительно направился в штаб.
