— Вся округа! Помилуй бог, а я и не знал, что являюсь предметом столь широкого обсуждения! — воскликнул священник, и лицо его приняло оттенок, средний между цветом розы и пиона. — Так что же говорит вся округа?
— Говорят, что они вам дадут жару, извините за грубое слово, сэр.
Тут только священник вспомнил, что давно уже твердо решил пресекать всякие попытки служанки Джейн высказывать свое личное мнение. Служанка Джейн по выражению его лица догадалась, что он вспомнил об этом своем решении, и прежде, чем он успел сказать: «Пусть войдут», — исчезла в прихожей, потирая вмятину на лбу от косяка двери.
Несколько минут спустя из прихожей донеслись деликатное шарканье башмаков и приглушенные голоса; затем посетители принялись вытирать ноги и проделывали это так долго и старательно, словно на их подошвах налипли горы грязи; поскольку, однако, погода была совершенно сухая и заново смазанные, а у Дика к тому же начищенные до блеска — башмаки ничуть не испачкались, музыканты, по-видимому, просто показывали, что, будучи людьми хорошо воспитанными, не собираются бессовестно воспользоваться сухой погодой для того, чтобы сократить положенные церемонии. Затем в прихожей послышался басистый шепот.
— А теперь, ребятки, стойте смирно и не шевелитесь! Да не шумите и станьте поближе к стенке, чтобы можно было пройти и вас — не задеть. А мы пойдем вдвоем — больше там никого не нужно…
Бас принадлежал возчику.
— И мне тоже хочется пойти и посмотреть, как все будет, — раздался тонкий голос Лифа.
— Жалко, что Лиф такой глупый, а то пускай бы пошел, — сказал кто-то.
— Я ведь отродясь не видел, как это бывает, когда музыканты приходят к священнику в кабинет поговорить о своих делах, — просил Лиф, — а так хочется поглядеть хоть разик.
— Ну что ж, пойдем, — согласился возчик. — От тебя, как от соломинки в каше — добра не будет, но и худа тоже. Ладно, ребятки, пошли.
И через секунду возчик, старый Уильям и Лиф предстали перед священником.
— Вы нас извините, сэр, но мы пришли с вами поговорить, — начал Рейбин, держа шляпу в опущенной левой руке, а правой касаясь воображаемой шляпы на голове. — Мы пришли поговорить с вами, как мужчина с мужчиной, сэр. Надеюсь, вы на нас не обидитесь.
— Конечно, нет, — сказал мистер Мейболд.
— Это вот мой престарелый отец Уильям Дьюи, сэр.
— Я вижу, — отозвался священник и кивнул старому Уильяму, который в ответ улыбнулся.
— Я думал, может, вы его без виолончели не узнаете, — извиняющимся тоном сказал возчик. — По воскресеньям-то он надевает свой лучший костюм и виолончель берет, а в другой одежде старика и не признаешь.
— А кто этот юноша? — спросил священник.
— Скажи мистеру Мейболду, как тебя зовут, — обернулся возчик к Лифу, который стоял, прижавшись спиной к книжному шкафу.
— Томас Лиф, ваше преподобие, — дрожа, ответил Лиф.
— Вы уж извините, что он такой худой с виду, — виновато сказал возчик, опять поворачиваясь к священнику. — Но его вины тут нет. Он от природы вроде как дурачок, бедняга, и никак не потолстеет, но дискант у него замечательный, вот мы его и держим в хоре.
— Такой уж я бестолковый, сэр, — с готовностью подхватил Лиф, радуясь, что его существованию нашлось оправдание.
— Бедный юноша, — сказал мистер Мейболд.
— Да он об этом вовсе не жалеет, сэр, — только бы вы ничего не имели против, — заверил его возчик. — Правда, Лиф?
— Вовсе нет, ни чуточки, хи-хи! Я просто боялся, что вашему преподобию это не понравится, сэр, только и всего.
Видя, что даже недостатки Лифа встречают столь снисходительное отношение, возчик в порыве великодушия решил еще больше расположить к нему священника, отметив его достоинства.
— И то сказать — для слабоумного он довольно-таки толковый парень, сэр. Никогда его не увидишь в грязном балахоне, а уж честный — другого такого не сыщешь. Вид у бедняги, конечно, страшный, а больше о нем ничего плохого не скажешь. Так ведь в своей внешности мы не вольны, сэр.
— Совершенно справедливо. Ты, кажется, живешь с матерью, Лиф?
Возчик выразительно посмотрел на Лифа, — дескать, больше уж ему при всем желании помочь никто не в силах и придется ему выкручиваться самому.
