- Ты что ль, Василь Степаныч? - спросила женщина приятным, доверчивым голосом.
Молча приблизившись к ней, Николай протянул руку к узелку. Женщина тихо вскрикнула:
- Ой!.. Чего ты?
- Не бойся, тетка, не трону, - хрипло сказал он, досадуя на самого себя, и вновь заковылял по ухабистой дороге.
Сразу же за околицей начиналась угрюмо-таинственная заснеженная тайга, простирающаяся на сотни километров. Взмокший от пота, Николай с облегчением расстегнул отвороты шлема и верхние крючки бушлата. Медленно, с краткими остановками, шел он почти всю долгую декабрьскую ночь, выбился из сил и порой ему казалось, что вот-вот в изнеможении упадет и больше уже не встанет, но страх подхлестывал, страх гнал его вперед...
На рассвете глухая таежная дорога привела Николая на маленькую железнодорожную станцию. Пристанционный поселок просыпался: то там, то здесь вспыхивал свет, скупо пробивающийся через метель.
И на этот раз благоразумие не удержало его: слишком устал он и слишком проголодался, чтобы без отдыха в тепле продолжить свой путь.
Прихрамывая, теперь уже без палки, Николай, чтобы не вызвать подозрений, старался идти так, как обычно ходит на работу трудящийся люд: не слишком быстро и суетливо, но и не очень медленно. Но то, что он не местный житель, его выдавали шлем и бушлат, обсыпанные подтаявшим снегом: даже круглый дурак поймет, что ранний пешеход провел ночь отнюдь не в теплой постели. И даже не под холодной кровлей. А кто теперь, в условиях военного времени, когда действует строгий комендантский час, шастает по ночным дорогам. Ясное дело, либо, как говаривали в старину, тать, либо фашистский диверсант, не иначе.
Поняв, что совершил непростительную и непоправимую оплошность, Николай принялся ругать себя за безрассудство, но отступать было поздно, да, пожалуй, и не нужно: в панике за одним неверным шагом могут последовать и другие...
Так он и шел вдоль поселка по-волчьи настороженно, готовя себя к любой неожиданности.
На перекрестке двух улиц остро вдруг пахнуло свежеиспеченным хлебом. Судорожно глотая слюну, Николай увидел фургон, возле которого хлопотали двое: бородатый мужчина и женщина. Выждав, когда они с носилками скроются за дверью, он без раздумий подошел к фургону, схватил буханку и поспешил за угол пекарни...
2
Четверть часа спустя Николай вышел к станционным путям и, осмотревшись, забрался в открытый четырехугольный полувагон с углем, присыпанным снегом. Радуясь второй удаче, он присел на корточки, прислонясь к стене вагона, и стал ждать отправления. Лязгнув буферами, поезд тронулся и набрал скорость: загромыхали колеса на стыках рельсов, застучали от пронизывающего ветра и зубы Николая.
Хорошо, если поезд остановится на первой же станции, а если будет громыхать часа два подряд?..
"Разве что спрыгнуть" - подумал Николай и распрямился, чтобы перевалиться через борт. Увидев, однако, как на обочине мелькали деревья, отбросил мысль о прыжке - поздно.
И опять свернулся калачиком, прислушиваясь к злорадному перестуку колес и разбойному свисту ветра. В душе его шевельнулся страх: "Неужели все этим и кончится?..".
Николай протестующе распрямился и принялся энергично обхлопывать себя. Но сил у него было уже мало, и он быстро выдохся.
А поезд продолжал мчаться, а свирепый ледяной ветер безжалостно выдувал из-под бушлата скудные остатки тепла, а вместе с ними и всякую надежду на жизнь.
Николая уже начало клонить в обманчиво-сладкий сон замерзающего, когда паровоз вдруг ободряюще загудел и начал сбавлять скорость. Николай хотел вскочить, но не смог - руки и ноги одеревенели. Наконец с трудом распрямился и потихоньку выглянул из-за борта. Сердце его так и опустилось: на станционном здании прочитал: "Губаха"...
Это значило, что ночью он потерял ориентировку, сел не в тот поезд и возвратился чуть ли не на исходные позиции побега. Более несуразный поступок трудно и придумать!..
Как же теперь быть?
Остаться в поезде - значит, наверняка замерзнуть, сойти с него - все равно что на людной улице во всеуслышание крикнуть: - "Люди добрые, хватайте меня, я - беглец!.."
