– Ваша светлость…
Его дворецкий отдал поклон и принял от хозяина шляпу с высокой тульей и трость с серебряным набалдашником.
– Где герцогиня, Тидмаус?
– Ее светлость наблюдает за разгрузкой цветов, – сообщил ему дворецкий деревянным тоном, которым он все-таки сумел передать, насколько неподходящей для герцогини он считает такого рода занятие.
Что могло сойти в деревне, ни в коей мере не было уместно в городе.
– Она в новой оранжерее. Похоже, ее светлость находит, что она непригодна для ее цветов. Поэтому послали за Маршем.
– А, понимаю.
Джек стянул лайковые перчатки.
– Надеюсь, Марш смог успокоить герцогиню?
Тидмаус снова отвесил поклон, принимая перчатки герцога.
– Не знаю, ваша светлость. Пока еще ни ее светлость, ни Марш не выходили из оранжереи.
Джек кивнул и слегка сжал губы. Марш был архитектором и строительным подрядчиком, и ему было отдано распоряжение построить оранжерею с тыльной стороны дома для орхидей Арабеллы. Образцы цветов последовали за ними в Лондон, упакованные со всей тщательностью, с какой женщина могла бы заботиться о своих детях. Похоже, что проект не встретил одобрения Арабеллы.
Он зашагал к оранжерее и был встречен с восторгом Борисом и Оскаром, не терявшими времени даром и уже почувствовавшими себя здесь как дома. Они пританцовывали вокруг него, издавая восторженный лай. Он с отсутствующим видом потрепал их за уши, и от этой ласки они завиляли хвостами, поднялись на задние лапы и принялись теребить его изысканный серый сюртук.
– Место! – приказал он им повелительно. – К сожалению, вы самая невоспитанная парочка в доме. Арабелла, я хотел бы, чтобы ты научила этих собак хорошим манерам.
Арабелла, с расстроенным видом склонившаяся над ящиком с рассадой, выпрямилась и ответила:
– Они просто возбуждены, потому что оказались в новом месте. Дома они ведут себя прекрасно.
– Ты забыла, что я их там видел, – кисло заметил он. – Как я понимаю, у тебя затруднения.
– Да, это все очень досадно, – сказала она, отряхивая пыль с юбок руками, испачканными землей. – Трельяжи, спроектированные Маршем, не будут освещаться ранним утренним солнцем. Орхидеи окажутся полностью на свету и не выживут. Им нужна тень. Я уверена, что объяснила это, когда ты посылал инструкции Маршу.
– Прошу прощения, ваша светлость, – ответил обеспокоенный архитектор.
На нем были негнущийся черный сюртук и бриджи – костюм, обычный для делового человека. Он теребил и мял свою треугольную шляпу.
– Я не вполне ясно понял, что делать.
– Меа culpa[7], Марш, – сказал Джек с непринужденной улыбкой. – Уверен, что положение можно поправить.
– О да, ваша светлость. И очень легко. Но ее светлость желает высадить свои цветы немедленно, а чтобы передвинуть трельяжи, потребуется несколько часов.
– В таком случае они подождут несколько часов, – заявил Джек.
– Но, Джек… – вступила в разговор Арабелла.
Джек перебил ее. Когда дело касалось ее страсти к орхидеям, урезонить Арабеллу было невозможно.
– Моя дорогая мадам, мы не в силах творить невозможное. Если орхидеи должны оставаться чуть дольше упакованными, то так тому и быть. Я предлагаю оставить Марша и его людей заниматься их работой и не мешать им.
Арабелла нахмурилась. Она уже приняла решение пересадить самые драгоценные образцы на их постоянное место еще до ночи, и отсрочка не входила в ее планы. Она никак не могла с ней примириться.
– Если нет другого выхода, пусть будет так, – сказала она недовольно. – Но боюсь, что некоторые из них погибнут.
– Мы будем работать быстро, ваша светлость, – сказал Марш примиряющим тоном. – Мне помогают шесть человек, и, думаю, мы управимся к концу дня. И устроим ваши цветы наилучшим образом.
– Ну уж нет! – возмутилась Арабелла. – Вы этого не сделаете. И это не цветы. Это орхидеи.
– Не цветы? – удивленно пробормотал Марш, оглядывая экзотические соцветия, окружавшие его со всех сторон.
– Ну, пожалуй, все-таки цветы, – смилостивилась она. – Но они очень ценные, совершенно особенные, Марш, и требуют очень бережного обращения. Вы должны позаботиться о том, чтобы никто до них не дотрагивался. Если вам понадобится передвинуть ящик, будьте любезны, обращайтесь с ним, как с драгоценной фарфоровой вазой. Любое сотрясение может их погубить.
