сделали это. — Я указываю на дверь.
— Это не я! — ору я, ударяя себя в грудь. — Это все они! — кричу я женщине в зеркале. — Не надо ненавидеть меня за то, что они сделали со мной.
Вот только глаза женщины, смотрящей на меня, полны жалости и злобы.
— Они сотворили это. Не я, — шепчу я ей. Слезы катятся по щекам, и она утирает их своими пальцами, но ее печальные глаза не отрываются от меня.
Я знаю, она пытается мне что-то сказать, но я пока не понимаю ее.
— Расскажи мне, — говорю я, садясь на пол. Женщина в зеркале делает то же самое.
— Мне надо знать, почему ты так сильно ненавидишь меня.
Она продолжает смотреть на меня с таким всепоглощающим горем, и это разбивает мне сердце.
— Пожалуйста, мне надо понять, что тебя так возмущает во мне. Разве я относилась к чему-то, как само собой разумеющемуся, и не понимала этого? Я каким-то образом предала тебя?
Она не двигается. Она просто выглядит полностью потерянной.
Я зарываю лицо в ладони и пытаюсь через боль дышать.
Обняв коленки руками, опять смотрю на женщину. Она копирует меня, так же обхватив руками свои колени. Опускаю подбородок на колени и смотрю на своего двойника.
— Моя жизнь не будет стоить ничего, если ты не объяснишь, почему ты так держишься за свою ненависть ко мне. Мне необходимо знать почему, чтобы продолжать жить. — Я отвожу взгляд от ее измученных глаз.
— Я обижена на тебя, — отвечает она тихо, почти неслышно.
Наши глаза встречаются и неотрывно следят друг за другом.
— Почему ты обижена на меня? — спрашиваю я, чистое отчаяние сквозит в моем голосе. Но она продолжает смотреть на меня все с тем же горестным выражением, с того самого момента как я сняла бумагу с зеркала.
Она продолжает молчать.
Закрыв глаза, позволяю голове упасть на колени.
— Я обижена на тебя, потому что ты выбрала остаться сломленной, — говорит она немного громче. Я не смею поднять голову, боясь, что она снова перестанет говорить. — Когда это случилось, ты так отчаянно боролась, чтобы остаться в живых, но потом так же сильно боролась, чтобы больше не жить. И я зла на тебя за то, что ты не позволяешь жить нам обеим.
Это то, что я делаю?
Не живу?
Я поднимаю голову и вижу, что она смотрит на меня с надеждой в глазах. Она сделала очень важное замечание, которое заставило меня заново переоценить себя.
— Ты хочешь, чтобы я забыла, что они сделали? Притворилась, что ничего не произошло? Вела себя так, что это не произойдет снова? — спрашиваю я. Но она молчит. — Я не могу забыть. Я никогда не смогу. — Я смотрю в окно и вижу синюю сойку, сидящую на подоконнике.
— Нет, не забывай. Не притворяйся. Просто живи. Ради себя, ради меня и ради тех, кто любит тебя, — тихо шепчет она.
И в эту самую минуту, синяя сойка расправляет свои крылья и, совершив прыжок на доверие, доверяет своим крыльям нести себя.
— Эйлин, — нежно окликает меня Доминик.
Я встаю и поворачиваюсь посмотреть на него. Впервые за три года, чувствую себя почти свободной.
— Ты в порядке? Ты сидишь здесь уже больше часа.
Почти беззаботно, я шагаю в его объятия и прижимаюсь к его груди, пока он крепко держит меня в своем тепле.
— Я лучше, чем просто в порядке, — говорю я, улыбаясь у него на груди.
Я освободила свой разум, и надеюсь, что тоже смогу прыгнуть на доверие, позволив своим крыльям нести меня к свободе.
Мы с Домиником сидим на диване, и он переключается с канала на канал в поисках фильма для совместного просмотра.
Я закатываю глаза, когда он останавливается на «Вольной борьбе». Мужчина и борьба — да что с вами такое?
Глядя в сторону, прячу ухмылку, а когда Доминик поворачивается ко мне, изображаю зевок и отвожу глаза.
— Тебе это неинтересно? — спрашивает он.
— Хмм, похоже, ты становишься Шерлоком Холмсом, — улыбаясь, дразню его я.
— Ты только что на меня наехала? — он придвигается ко мне ближе.
— Не совсем. Я не наезжала, а только лишь закатила глаза и зевнула. Это две совершенно разные вещи, доктор Шрайвер.
Я рискнула посмотреть на него и увидела, что Доминик глядел на меня с поднятой бровью, хотя совершенно точно понимал, что это была шутка, потому что уголки его губ приподнимались в улыбке.
