Потом она встала. Я просто должен был пойти за ней. Меня эта большая задница манила. Как под гипнозом. Она зашла на почту, и я вошел следом. Она встала в длинную очередь, и я встал за ней. Купила две открытки. Я купил 12 авиаоткрыток и марок на два доллара.
Когда я вышел, она садилась в автобус. Я бросил прощальный взгляд на эти аппетитные ноги и задницу, забирающиеся на подножку, и автобус увез ее прочь.
Врач ждал.
– Что случилось? Вы опоздали на пять минут!
– Не знаю. Часы, наверное, отстали.
– ЭТО НУЖНО ДЕЛАТЬ ТОЧНО!
– Валяйте. Берите кровь, чего там. Он воткнул в меня иголку…
Через пару дней анализы показали, что со мной все в порядке. Уж не знаю, пять минут сыграли тут свою роль или что. Но припадки стали еще хуже. Я начал уходить после четырех часов работы, не заполняя никаких формуляров.
Приходил около одиннадцати вечера, а там Фэй. Бедная беременная Фэй.
– Что случилось?
– Больше не смог, – отвечал я. – Слишком ранимый…
Парни с участка Дорси не знали моих проблем.
Я входил каждый вечер через задний ход, прятал свитер в подносе и проходил за своей карточкой.
– Братья и сестры! – говорил я.
– Брат, Хэнк!
– Привет, Братец Хэнк!
У нас с ними шла игра, игра в черно-белых, и она им нравилась. Бойер подходил, трогал меня за руку и говорил:
– Мужик, если б у меня такая раскраска была, как у тебя, я б стал миллионером!
– Еще бы, Бойер. Белая кожа – больше ничего и не надо.
Следом к нам подходил маленький кругленький Хэдли.
– Работал на пароходе черный кок. Единственный черный на борту. Пек пудинг из тапиоки два или три раза в неделю, а потом в него дрочил. А белые парни от его пудинга из тапиоки аж торчали, хехехехе! Спрашивали, как он его делает, а он отвечал, что у него свой особый рецепт есть, хехехехехехе!
Мы все смеялись. Уж и не знаю, сколько раз мне пришлось выслушать историю про пудинг из тапиоки…
– Эй, нищеброд белый! Эй, мальчонка!
– Слышь, чувак, если б я назвал тебя «мальчонкой», ты б за шабер схватился. Поэтому не мальчонкай мне больше.
– Слышь, белый, что скажешь, если мы в эту субботу вечером куда-нибудь вместе намылимся? У меня прикольная белая бикса как раз есть, блондиночка.
– А у меня – прикольная черная бикса. И ты знаешь, какого цвета у нее волосы.
– Вы, парни, наших теток столетиями ебете. Теперь мы вас нагоняем. Ты не станешь возражать, если я свой черный шкворень в твою белую биксу засуну?
– Если хочет, пусть хоть весь забирает.
– Вы потырили землю у индейцев.
– Лично я и потырил, ага.
– Ты меня к себе домой не пригласишь. А если пригласишь, то попросишь зайти с черного хода, чтоб никто мою шкуру не видел…
– А я оставлю маленькую лампочку гореть. Скучно, только выхода не было.
У Фэй с беременностью все шло нормально. Для старушки она держалась ничего. Мы сидели дома и ждали. Наконец время пришло.
– Долго не будет, – сказала она. – Мне не хочется приезжать туда слишком рано.
Я вышел и проверил машину. Вернулся.
– Уууу, ох, – сказала она. – Нет, погоди.
Может, она и впрямь могла спасти мир. Я гордился ее спокойствием. Я простил ей немытые тарелки, «Нью-Йоркер», писательские мастерские. Старушенция – просто-напросто еще одно одинокое существо в мире, которому на нее начхать.
– Поехали, наверно, – сказал я.
– Нет, – ответила Фэй, – я не хочу, чтобы ты ждал слишком долго. Я знаю, тебе в последнее время нездоровится.
– Да ну меня к черту. Поехали.
– Нет, прошу тебя, Хэнк. Она сидела просто так.
– Чем тебе помочь? – спросил я.
– Ничем.
Она просидела так 10 минут. Я сходил на кухню за стаканом воды. А когда вышел, она спросила:
– Ты готов ехать?
– Конечно.
– Знаешь, где больница?
– Естественно.
Я помог ей сесть в машину. За неделю до этого я гонял туда дважды для практики. Но когда мы доехали, я понятия не имел, где они тут паркуются. Фэй показала дорожку.
– Поезжай туда. Оставь машину там. Зайдем оттуда.
– Слушаюсь, мэм, – ответил я…
Она лежала в постели, в задней палате, выходившей на улицу. Ее лицо кривилось.
– Возьми меня за руку, – попросила она. Я взял.
– Это правда случится? – спросил я.
– Да.
– Ты говоришь так, будто это легко, – сказал я.
– Ты такой хороший. От этого легче.