Если социалистическая революция, как правило, сопровождается насилием, то главным образом потому, что классы собственников редко бывают готовы без борьбы отказаться от своих привилегий. И все же есть серьезные основания надеяться, что такое применение силы может быть сведено к минимуму. Потому что для марксизма революция отнюдь не является синонимом государственного переворота или внезапной вспышки недовольства. Революция - это не попытка разрушить государство. Скажем, перевороты, совершаемые правой военщиной, могут радикально менять государственный строй, но от этого они не становятся революциями в марксистской трактовке данного понятия. Строго говоря, революция происходит только тогда, когда один общественный класс свергает правление другого и заменяет его собственной властью.
В случае социалистической революции это означает, что организованный рабочий класс вместе со всем спектром своих союзников отбирает власть у буржуазии или капиталистического среднего класса. Правда, Маркс рассматривал рабочий класс как самый многочисленный класс капиталистического общества. Мы также говорим здесь о действиях большинства, а не малочисленной кучки восставших. Поскольку социализм представляет собой народное самоуправление, то никто не может совершить социалистическую революцию от вашего имени, подобно тому как никто не может от вашего имени превратить вас в знатока покера. Как писал Г. К. Честертон, такое народное самоопределение есть
«вещь, аналогичная написанию личных любовных писем или прочистке собственного носа. Есть вещи, которые мы хотим, чтобы человек делал сам, даже если он делает их плохо»[92].
Мой лакей может быть гораздо более искусным в деле прочистки моего носа, чем я сам, но то, что я всегда (или, если меня зовут принц Чарльз, хотя бы время от времени) делаю это сам, подобает моему человеческому достоинству. Революция не может быть сдана вам на хранение тесно спаянным авангардом подпольщиков. Равным образом, как настаивал Ленин, она не может, совершившись в какой-то другой стране, быть привнесена в вашу на остриях штыков, что попытался сделать Сталин в Восточной Европе. Вы должны сами активно участвовать в ее осуществлении, а не уподобляться тем артистам, которые рассылают своих дублеров собирать деньги под их именем. (Судя по всему, это же скоро будет происходить и с писателями.) Только в этом случае те, кто пока остается относительно беспомощным, смогут приобрести опыт, знания и уверенность в собственных силах, необходимые для переделки всего общества. Социалистические революции могут быть только демократическими. Тогда как нынешний правящий класс представляет собой недемократическое меньшинство. А огромные массы людей, которых в силу своего характера должны увлечь за собой такого рода восстания, будут надежнейшей гарантией от необходимости излишне жестких мер для подавления их противников. С этой точки зрения революции, которые скорее всего будут успешными, также, вероятно, обойдутся минимальным насилием.
Вместе с тем из сказанного, конечно же, не следует, будто в условиях революции охваченные паникой правительства, а тем более в принципе склонные к террору против своего народа, не могут попытаться покончить с протестами за счет кровавых репрессий. Однако даже автократические режимы должны опираться на определенную долю пассивного признания среди тех, кем они управляют, сколь бы скупой и колеблющейся ни была такая поддержка. Вы не можете нормально управлять страной, которая не только постоянно пребывает в состоянии недовольства, но и отказывает хоть в каких-нибудь крохах доверия вашему правлению. Вы можете держать в тюрьме некоторых людей некоторое время, но вы не можете посадить туда всех и навсегда. Упорствовать в этом в течение долгого времени могут разве что окончательно дискредитировавшие себя государства. Возьмем, к примеру, нынешние режимы в Бирме или Зимбабве. Как бы ни шли их дела, в конце концов то, что пишут на стенах, может стать ясным даже для тиранов. Какой бы жестокой и кровавой ни была система апартеида в ЮАР, в конечном итоге она пришла к пониманию, что дальше так продолжаться не может. То же самое можно сказать и о диктатурах в Польше, Восточной Германии, Румынии и других странах советского блока в конце 1980-х. Это также верно и для многих сегодняшних ольстерских юнионистов, которые после многих лет кровопролития были вынуждены признать, что их отвержение католиков в дальнейшем становится просто нежизнеспособным.
