И все зазря.
Занятия не состоялись.
Помешала-таки, вопреки прогнозам сержанта, гроза.
* * *
… Туча, так и не пролив ни единой капли из своих дождевых запасов, грохоча, откатывалась за увал. Над нашим палаточным городком вновь сияло солнце.
— Ну вот, а вы беспокоились, Карпухин, — весело заметил сержант Каменев, обращаясь, собственно, ко всему взводу, когда мы уселись в кузов транспортной машины. — Небесная канцелярия, она тоже шурупит…
Подошел Бадамшин. Он тоже с нами. Лейтенант Астафьев доложил о готовности взвода к занятиям.
— А механики где? — поинтересовался ротный.
— Все трое на полигоне. У танков…
— Порядок. Тогда тронулись…
— У Сухореченского родника надо остановиться, товарищ капитан. Термоса наполним, — попросил Астафьев.
— О чем речь… Поехали…
Но остановились мы раньше, не доезжая до Сухореченского родника. Машина еще не взобралась на увал, как наперерез ей на взмыленной низкорослой лошаденке выскочил всадник. Он, бросив повод, размахивал руками и что-то кричал. Бадамшин выскочил из машины.
— Танкисты, браточки! Беда! Горим! Молния! — бессвязно выкрикивал всадник. — В Сухоречье. В усадьбе. Правление горит. Беда!
Капитан, ни слова не сказав, сел в кабину. Машина, подпрыгнув, рванулась с места.
До Сухоречья рукой подать. Сразу за увалом, в низине, возле пруда, центральная усадьба Сухореченского колхоза. А дальше, через овраг, обсаженный карагачом и орешником, вытянулось вдоль пыльного тракта село Сухоречье…
… Уже полыхала кровля. Люди, суетясь, горланя, вытаскивали из правления шкафы, столы, стулья…
Несколько человек с баграми пытались сорвать с крыши горящие стропила. Две пожарные машины, хлюпая насосами, выбрасывали через брандспойты кривые струи воды.
Капитан выпрыгнул из кабины. Подбежал председатель — высоченный однорукий мужчина.
— Берите у баб ведра, ребята, — скороговоркой бросил он, — как бы на избы не перекинулось. Воду из пруда! Бегом, ребята!
— Пожар от молнии, бабушка говорила, водой не гасят. Тут молоко нужно, — вставил Генка, но его никто не слушал.
Огонь на крыше разрастался. И было ясно, что вряд ли удастся погасить его, хотя машины по-прежнему хлюпали насосами. Мы с Генкой выхватили у девчонок-подростков большущие ведра и уже собирались помчаться к пруду за водой, как к нам подошел возбужденный хромой старик.
— Хлопчики, родименькие, — заголосил он, — казна у меня гибнет… Казна гибнет…
— Какая еще казна? — спросил Генка.
— Колхозная казна гибнет, — причитал старик, судя по всему, бухгалтер или кассир.
— Где она?
— Под столом в большой комнате. В несгораемом…
— Чего ж ты, дед, панику разводишь? В несгораемом — не сгорит…
— Он по названию несгораемый… Ящик, обитый жестью… Под столом, в большой комнате.
— А, черт! — ругнулся Генка, бросая наземь ведро.
Я не успел и слова сказать, как Карпухин сорвался с места, в один прыжок подскочил к пожарнику с брандспойтом. Тот окатил его с ног до головы струей, и Карпухин метнулся на горящее крыльцо.
— Стой! Куда?! — выкрикнул, увидев солдата, капитан Бадамшин.
Но было уже поздно. Генка скрылся в дыму, валившем клубами из сеней.
— Астафьев! Кто позволил? — раздраженно спросил ротный.
— Никто не позволял, товарищ капитан.
Бадамшин от злости выругался.
— Что стоите? Таскайте воду! — закричал он на нас и сам схватил брошенное Генкой ведро.
Со звоном полетели оконные стекла, не выдержав жара. Генки не было. На глазах начала прогибаться крыша. Генки не было. Пламя вырвалось из крайнего от крыльца оконного проема. А Генки все не было… К горлу подступил тугой комок, и никак не унять дрожь в руках и коленках. Кричала, голосила толпа. А Генки все не было… Я и сержант Каменев бросились к капитану.
— Т-товарищ к-капитан, — кажется, мы оба начали заикаться, — р-разрешите…
Крайние стропила рухнули, одно из них упало прямо на крыльцо. Над крышей взметнулись длинные багровые языки. В ту же секунду на крыльце появился Карпухин. Одной рукой прижимая к боку ящик, другой, закрыв лицо, он, шатаясь, пытался перелезть через горящее бревно…
— Беги, солдат, беги! — закричали ему из толпы…
Комбинезон на Генкиных плечах, на коленках горел.
