Зимка лишь улыбалась, не на шутку уязвленная и обеспокоенная неопределенностью своего положения. Юлию, похоже, и в голову не приходило, что молодой девушке нужны не только наряды, кров, хлеб, но и деньги, деньги… И вот ничего не остается, как кривить губы, защищая свое собственное, Зимкино достоинство, потому что повседневные неурядицы, унижения никак уж не могли задевать Золотинку, участвующую в происходящем лишь по доверенности. Золотинке было все равно, что думают дошлые купцы, когда Зимка, перебрав кучу блестящих тканей, с притворным зевком отодвигает короб.
Золотинка-то не страдала, и Зимка за это на нее злилась. Нынешние свои трудности она каким-то образом связывала с душевным складом своей предшественницы, которая, как ни крути, всегда была простовата… почему Юлий и забыл о деньгах.
Или вот еще незадача.
— Скажите барышне: Елизар Пятой. Да, так и скажите: Елизар, мол, Пятой. Барышня тотчас меня примут.
Так говорил у входа в шатер обладатель зычного простуженного голоса, который вызывал в воображении небритые щеки и грязные сапоги. Зимка намерилась было уж отказать, когда вспомнила, что простуженный голос (так же как связанные с ним щеки и сапоги), хотя и знаменуют собой сомнительное во всех смыслах знакомство, никак не могут послужить ее, Зимкиному, умалению, потому что простуженный голос (небритые щеки и грязные сапоги) ищет встречи с Золотинкой. И не ей, Зимке, заботиться о Золотинкиной нравственности. К тому же, по правде говоря, Зимка, одетая и причесанная, второй час валялась на ковровом ложе, изнывая от безделья. Она крикнула, чтобы пустили.
Так оно все и оказалось: мужиковатый проситель остановился, глянув на свои замызганные сапоги. Приятно удивленная собственной проницательностью, Зимка, надо сказать, ничего иного, кроме засохшей глины на сапогах, в памяти не удержала. Уже четверть часа спустя она не узнала бы в толпе средней руки ратников заурядного этого лица, не сумела бы припомнить, какого цвета кафтан, и даже отчетливо возглашенное простуженным голосом имя пропало для Зимки бесследно.
— Готово, барышня! — развязно сказал мужичок после недолгого смущения и даже как будто бы подмигнул.
Из-под полы кафтана выскользнула плоская золотая цепь… она влекла за собой изумруд необычайных размеров, помещенный в венок золотых листьев. Зимка приподнялась на ложе, сообразив, что имеет дело с очень дорогой вещью.
И вправду, она не ошибалась. Зимка нисколько не преувеличивала достоинств предъявленного ей товара. Но тут-то как раз и заключалась опасность, которую Зимка не в силах была предусмотреть. Та именно опасность, что Зимка не преувеличивала. Никак не преувеличивала. Нисколько. Ей не хватало для этого ни воображения, ни размаха мысли. А без преувеличений-то как раз и нельзя было обойтись, без них ничего нельзя было понять. Никакие преувеличения не покажутся чрезмерны, если первый попавшийся проходимец, хитровато ухмыляясь, предлагает тебе Сорокон — один из величайший волшебных камней, которые когда-либо знало человечество.
Увы! Этим Зимка и отличалась от человечества — она не знала! Не обронив ни слова, она протянула руку и взяла цепь, достаточно увесистую, чтобы потянуть на дюжину-другую червонцев. Без стоимости изумруда, разумеется, которую Зимка не могла определить даже приблизительно.
— Сколько? — спросила она только для того, чтобы отказаться. Но бывалый мужичок не дал ей такой возможности.
— Как договорились, — ответствовал он, поставив Зимку в тупик.
— Но это много, — подумав, выкрутилась она.
— Помилуйте, барышня!
Мужичок нахмурился. А Зимка не могла позволить себе даже этого. Она не решалась выказывать чувства, не установив предварительно, какие имеются у нее основания рассердиться. Не зная даже, идет ли речь о покупке или подразумевается нечто иное, она ограничилась кислой полуулыбкой.
— Хорошо. Но у меня нет сейчас на руках всей суммы.
— Хотя бы половину на первый раз.
— А сколько ты считаешь за половину?
Свободный человек — все чувства были в его распоряжении, он укоризненно глянул:
— Половина, барышня, это когда сговоренная сумма поделена на две равные части.
