Само собой, что он блефовал. Памятуя наказ Кальтера не доводить дело до стрельбы, он, к счастью, не допустил такую ошибку. И не спустил курок при виде прущего на него громилы, а продолжил отскакивать, держась вне досягаемости его кулаков.
А те с каждым ударом двигались все реже, их скорость становилась все медленнее. Причина была в диком кашле, который вдруг напал на алжирца. И не только кашель выбивал его из ритма. Вместе с этим Ферхата охватил озноб и пробил мутный, кровавый пот. Его глаза налились кровью, но уже не от злобы, потому что кровь также потекла у него изо рта. Она брызгами разлеталась при каждом судорожном выдохе, отчего Скарабей стал отскакивать еще дальше, дабы отравленный враг не отравил случайно и его.
Разделавшись с Мацудой и Есперсеном, Кальтер устремился к напарникам, но помощь им уже не потребовалась. Когда он перепрыгнул через агонизирующее тело датчанина, Ферхат тоже лежал на земле и бился в агонии. Его черная кожа посерела буквально на глазах. И стала точь-в-точь такой же, как была у прочих жертв этого яда, неважно, к какой расе они принадлежали. Смерть от него уравнивала всех, делая людей не только мертвыми, но и награждая одинаковым цветом кожи. Что было в какой-то мере даже поэтично, хотя вряд ли нашелся бы псих, которому взбрело бы на ум увековечить подобное в стихах…
— Готово, черт бы их побрал! — Скарабей положил автомат на землю, наклонился и устало оперся руками о бедра, переводя сбившееся дыхание. — Ай да мы, ай да сукины дети! Три из трех, и всех — наглухо, без единого выстрела! Такую победу не грех и отпраздновать!
— Отпразднуешь, если доживешь до настоящей победы, — проворчал Кальтер, выковыривая из растерзанной глотки Есперсена кошку. Хорошо, что когти можно было сложить и уже потом извлекать ее наружу. В противном случае пришлось бы сначала отрезать у трупа голову, на что ушло бы лишнее время. Да и сама по себе эта работа не вызывала у Обрубка ни малейшего желания ею заниматься.
— Ну как знать… — Напоминание о том, что до финиша еще далеко, поубавило у Харви победную эйфорию. После чего он наконец-то вспомнил о товарище, с которым они на пару сокрушили чернокожего гиганта: — Эй, Рамос, как ты там? Все путем? Жить будешь?
Чилиец выглядел не лучшим образом. Он уже не лежал, а стоял на четвереньках, потирая по очереди рукой то отбитый живот, то опухшую скулу. Побитого бедолагу то и дело покачивало, отчего казалось, будто он вот-вот снова упадет и отключится. Услыхав, что кто-то интересуется его самочувствием, Эйтор, не меняя позы, вытянул руку и показал большой палец: дескать, не обращайте на меня внимания, я в норме.
— Точно? Ты уверен? — на всякий случай переспросил Багнер.
Вместо ответа Рамос начал издавать громкие икающие звуки, после чего его вырвало. Но хуже ему от этого вроде бы не стало. Наоборот, кажется, он даже испытал облегчение: выругался и отполз в сторону, поскольку не хотел стоять, склонившись над собственной блевотиной.
— Эйтор в порядке, — ответил за страдальца Кальтер, вытирая испачканную в крови кошку о робу датчанина. — Пусть пока немного оклемается. А ты иди сюда — у нас еще есть кое-какая работенка.
Харви с кряхтением разогнулся и, прихрамывая, потопал к командиру.
— Трупы — в тень! — лаконично распорядился тот, когда зарядил метательный якорь-убийцу обратно в протез.
Начали с Есперсена, затем вытащили из будки Мацуду. Отравленного Ферхата несли очень осторожно, ухватив его только за одежду: Обрубок — за штанины, Скарабей — за шиворот. Убрав тела со света, усадили их рядком, привалив к трансформатору, как опять же приказал инициатор этой затеи.
Ему все время не давал покоя бледнокожий труп, что при жизни был чернокожим. Кальтер смотрел на него так и эдак, и в итоге, вытащив из-за пояса клевец, с размаху продырявил алжирцу череп на глазах у удивленного Багнера. Так, что острие клевца вышло у трупа аж изо рта. Затем извлек свое орудие и вытер его. Только уже о робу Мацуды, поскольку не хотел лишний раз прикасаться к токсичному покойнику.
— И что все это значит? — полюбопытствовал Харви, указав на дыру в темени Ферхата.
