— Понял, — буркнул немец. — Что делаем в течение ближайших дней?
— Я свяжусь с тобой. А ты тем временем придумай, как мне стать неприкасаемым в ходе боев за город. Мне и еще двоим человекам.
— Это хорошо складывается. У меня тоже имеется двое, которых нужно сохранить.
— Тогда, выходит, поровну.
Холмс подал знак официантке и заплатил, оставляя приличные чаевые.
Та провела их до самой раздевалки. Здесь уже громко разговаривать они не могли. Гардеробщик тоже получил достаточно, чтобы броситься открывать входную дверь.
Шильке втянул в легкие морозный ночной воздух. Несмотря на позднее время, он чувствовал себя освеженным, к тому же был доволен результатами беседы.
— Боже, ну что за город, — шепнул он, глядя на блестящие в свете Луны богато вырезанные крыши жилых домов. Снег покрывал дома, громадные сосульки свисали с карнизов дымовых труб. При каждом выдохе изо рта вырывались клубы пара. — Разве может существовать в мире город красивее? — задал он риторический вопрос.
— Это у тебя галлюцинации, — трезво прокомментировал Холмс.
— Не понял? Я?
— Ладно. Чего ты видишь?
— Суперсовременную городскую агломерацию, организованную таким образом, что…
— Что? — вошел ему в слово Холмс.
Шильке на мгновение замялся.
— А ты что видишь?
— Пустыню. Лунный пейзаж.
— Что?
Длужевский вынул свой покрытый патиной портсигар. В пламени старомодной зажигалки можно было заметить его печальную улыбку. Через несколько секунд поляк подошел поближе.
— Дитер, здесь камня на камне не останется, — Холмс поглядел Шильке прямо в глаза. — Ты же знаешь об этом, правда?
— Не понял?
— Здесь камня на камне не останется.
Перед войной универсальный магазин на перекрестке Охлауэрштрассе и Шюхбрюке, спроектированный самим Мендельсоном[26], походил на футуристическое строение, по ночам освещенное лучше, чем небоскребы на Манхеттене. Из всех окон бил свет, могло показаться, что владелец за электрический ток платит какие-то сумасшедшие суммы. В реальности же архитектор достиг этого эффекта намного дешевле. Ночью все окна затягивались занавесями из тоненькой белой бумаги, а под ними зажигали слабые лампочки. Эффект был поразительный. Сияющий дом сразу же напоминал об американском размахе и расточительности. В средине же он отражал германский прагматизм и стремление к экономии. Но сейчас суперсовременная глыба была темная, как и все вокруг.
— Надеюсь, хоть он выживет все передряги в целости, — сказал Шильке. — Ведь он же необыкновенный.
— А может он всего лишь сменит шкуру, как змея или… — она не смогла сразу же найти сравнение.
— Или поменяет окраску, как хамелеон.
Дитер усмехнулся.
— Хамелеон…
Они пошли вдоль по Шульбрюке. К счастью, Луна освещала тонкий слой облаков, так что можно было идти, не опасаясь того, что разобьешь себе голову о столб ближайшего фонаря. Атмосфера темного города становилась все более таинственной, способствующей флирту и соблазнению. Но Шильке все равно сожалел, что на дворе не лето. Сейчас прикосновение холодной, словно лед, ладони к коже могло привезти разве что к содроганию и уничтожить нарождающееся настроение.
— И какой он? — спросила Рита.
— О… Никаким образом его невозможно характеризовать в одном предложении.
— Попытайся в нескольких.
— Это тоже сложно, — неожиданно рассмеялся Шильке. — Он необыкновенно наблюдателен. Создается впечатление, что от его внимания не ускользает ни единая мелочь, ни один нюанс, никакой шепот человека, находящегося на расстоянии в несколько метров. Он чрезвычайно точен, что граничит чуть ли не с какой-нибудь манией или навязчивой идеей.
— Как настоящий Шерлок Холмс? Я имею в виду, литературный?
— Да. Он обладает даром чтения в людях. В их истинных намерениях, ну совершенно так, будто бы он знал их мысли. И этот его чертов интеллект, отрегулированный словно швейцарский хронометр.
— А недостатки?
— Хмм, — задумался Шильке.
— Какие у него недостатки? Какие его слабые точки? — повторила Рита вопрос.
— Не знаю.
— Эге-гей. А ну-ка, блесни своей наблюдательностью, зазнайка.
Шильке инстинктивно почесал подбородок.
— Похоже, здесь мне придется выйти далеко за границы своей компетенции.
