— Нахрен отсюда! — заорал он.
И в течение секунды коридор был пуст.
— Ну, парень, откуда это ты узнал такие слова?
— Ой, герр лейтенант. Вы же и сами бывали на гулянках в деревне, оттуда и знаю. Самое главное — подействовало.
Вообще-то, парень был прав. Вот только английское воспитание такие кульбиты не допускало. Шильке был уверен, что Холмс никогда не ругался.
— Что-нибудь еще нашли?
— Да, герр лейтенант. Кухмистер обнаружил еще русский револьвер, блокнот радиотелеграфиста, какие-то бумаги, правда писаные по-ихнему, странными такими буквами. А я нашел вот это, — показал он пакет с фотографиями, — и вот это, — вытащил он из кармана мятую карту с обозначенными красным местами.
— Хайни, ты гений, — Шильке положил руку парню на плечо. — Ефрейтором станешь.
— Так точно, герр лейтенант. Спасибо, герр лейтенант.
Когда они вернулись, Шильке приказал радиостанцию и всю остальную добычу выставить в своем кабинете. Телефонистка тут же пожелала добровольно разоружиться, но лейтенант приказал сохранять отряд в целости, за что обрел дополнительную благодарность со стороны Хайни. Так что все расселись на свободных стульях, усталые и все — за исключением мальчишки — испытывающие скуку. А Шильке, развалившись в кресле, ждал телефонного звонка. Он не барабанил нервно пальцами, не смачивал слюной губ, не закидывал ногу на ногу — просто сидел, словно статуя. А еще точнее: словно Майкрофт перед операцией.
Когда телефон зазвонил, лейтенант переждал два сигнала и спокойно поднял трубку.
— Да?
Лед в голосе секретарши обладал такой силой замораживания, что скованный зимой Бреслау по сравнению с ним казался самым жарким в Сахаре местом.
— Да, конечно. Иду.
Лейтенант положил трубку на место и подошел к Хайни.
— Иди к полковнику Титцу, скажи, что мы захватили радиостанцию, шифры и пригласи его в наш кабинет.
— O mein Gott! Я, и к самому полковнику?
— В подобном виде, надеюсь, ты произведешь нужное впечатление. По дороге он наверняка станет расспрашивать у тебя про операцию, честно расскажешь, как все было. Хорошо?
— Jawohl! — взволнованный мальчишка щелкнул каблуками.
Шильке, такой же спокойный, направился в кабинет Хайгеля. Уже в секретариате к нему отнеслись словно к осужденному на смерть. К лейтенанту относились с явным холодом и отстраненностью. Но сам он не обращал на все это внимания. И сразу же направился на экзекуцию.
— Герр майор…
Хайгель сразу же начал вопить:
— Ну, и что?!
— Прошу прощения, не понял.
— И что вы наделали? Ведь это же компрометация. Вы по-настоящему смешны со всеми своими картинками и чертежиками. В жизни не видел большей чуши!
Присутствующие в кабинете офицеры незаметно отодвигались от Шильке. Пускай осколки бомбы, которая взорвется посреди комнаты, обойдут их подальше.
— Вы — некомпетентны! Вы попросту некомпетентны!!!
— Я все так же не понял…
— Чего вы не поняли? Два пеленгатора, пеший пеленг, специальный взвод и… знаете что?
— Ну?
— Знаете, что мы нашли?
— Нет.
Понятное дело, сейчас Шильке просто издевался.
Коллеги глядели уже с некоторым изумлением. Неужто осужденный не знает, что его ожидает смертный приговор? А ведь он явно на слабоумного не был похож. Явно. Так что же за этим скрывалось? Наиболее умные коллеги даже перестали незаметно отступать в сторону.
— Лейтенант, — было похоже, что Хайгель вдруг успокоился. — Я не привык разговаривать на столь низком уровне.
— Если герр майор говорит о вычислениях, то я обнаружил в них ошибки. Я их исправил, что можно проверить в зале для совещаний.
— Снова ваши рисуночки? Цветные линеечки? Вы — идиот.
Присутствующие в зале окаменели. Лемпп глядел на Шильке со странной смесью презрения и превосходства одновременно. Ну а Хайгель рявкнул еще громче:
— Так вот, этой вашей радиостанции нет!!!
Шильке пожал плечами.
— Совсем даже наоборот. Она имеется.
— Где? Где-нибудь в советском укрытии?..
— Она находится у меня в кабинете, герр майор. Вместе с шифровальными книжками Иванов.
Могло показаться, что тишина — это просто тишина, но у той, что воцарилась теперь в кабинете, имелись какие-то странные оттенки. Изумление и нарастающее любопытство со стороны коллег молчали, все-таки, по-другому, чем презрение Лемппа или бешенство Хайгеля. Так все стояли какое-то время.
