А может, дело в, как говорят тут, в лоббизме со стороны Черноморского морского пароходства, которое не желало терять финансирование и оборот грузов и пассажиров. Кто сказал, что при большевистской огосударствленной плановой экономике не бывает конкуренции? Бывает, да еще какая, да только вот формы у этой конкуренции могут оказаться самыми уродливыми и экзотическими – как например донос в НКВД или интриги в различных научных и руководящих учреждениях, чтобы те дали на проект «нужное» заключение. Да и здесь, в России двадцать первого века, этот действительно великий мост был построен только тогда, когда в нем возникла такая настоятельная необходимость, что иначе оказалось просто никак. А то так бы и плавали через Керченский пролив на паромах туда-сюда.
Но это я так, к слову, как живой пример того, что Россия – это такая огромная и слабо освоенная страна, в которой можно еще тысячу лет строить мосты и дороги, но и тогда будет недостаточно. Во многих местах (в некоторых из них я был лично) до сих пор царит настоящий девятнадцатый век, когда единственным средством сообщения с цивилизацией для какой-нибудь глухой сибирской деревни является разбитый проселок. Только вот телегу, запряженную парой лошадок, заменило специальное авто с полутора сотнями лошадей под капотом, приспособленное для езды по таким вот, с позволения сказать, дорогам. А кое-где и в двадцать первом веке можно проехать только на чем-нибудь гусеничном и при этом желательно плавающем, потому что в тех краях Господь запамятовал до конца разделить твердь и воду.
Однако ради справедливости должен заметить, что еще две тысячи лет назад Западная Европа считалась краем непролазных болотистых лесов, населенным дикими варварами, а сейчас это светоч цивилизации, при том, что Греция и Рим, сиявшие, когда Европа была дикой страной, сейчас просто глухое захолустье, тень самих себя. Так что можно сказать, что и России уготовано будущее мирового лидера; только у нас, в отличие от Европы, все процессы развиваются крайне неравномерно – то очень медленно, то, когда этого требует ситуация, весьма быстро.
Так, например, господин Соломин объяснил, что наши демократичнейшие думцы образца тысяча девятьсот семнадцатого года, низвергнув царя Николая, открыли ящик Пандоры и запустили ускоренный процесс, в ходе которого, как в калейдоскопе, всего за восемь месяцев Россия прожила все фазы социальной эволюции. Это привело к тому, что уже к августу перед ней встал вопрос: распад и полное развоплощение или же диктатура одной из крайних сил. Господин Соломин лично водил меня в архивы и показывал завизированный Керенским план будущего расчленения России на английский, французский, американский и даже греческий протектораты. Союзнички-с, называется!
Корниловцы свой шанс на взятие власти реализовать не смогли, и одной из причин стало то, что они, по словам господина Соломина, олицетворяли возврат к темному прошлому и продолжение надоевшей всем войны. Поставив в августе крест на правых, мадам История оборотила свой взгляд на левый фланг, где разгорелась своя схватка за лидерство, и победить ней, по всем правилам дарвиновской науки, должна была самая сильная, целеустремленная, дисциплинированная и беспощадная к врагам политическая сила. Таковой, в силу персональных особенностей своего лидера, и оказалась партия большевиков, которая со всей пролетарской решительностью поставила крест на планах Антанты в отношении России. Им эта страна была нужна для самого грандиозного в истории социального эксперимента, и отдавать ее они никому не собирались.
Нельзя сказать, что, узнав все это, я примирился с тем, что сотворили с Россией Ленин и компания, но, по крайней мере, мне стала очевидна неизбежность их победы в том хаосе, что возник в России в результате падения династии Романовых. Ну да ладно, то дела давно минувших дней, в двадцать первом веке уже затхлые и отдающие плесенью. За местной международной политикой наблюдать куда интереснее, ибо она свежая, с пылу с жару, и творится прямо в эти минуты, не без участия главных исторических акторов последнего времени – Путина и Сталина. Особенно мое внимание привлекли события во Франции двадцать первого века. Хотя на заре третьего тысячелетия эта страна мало напоминала ту Францию, которую я знал в двадцатых и тридцатых годах, тем не менее знакомые черты в ней угадывались более чем отчетливо.
