— Старовата стала пчелка, чтобы разные-то цветы перебирать, — ухмыляясь беззубым ртом, съязвил дряхлый Берти, конюший, давным-давно занесенный сюда каким-то ветром из Бранденбургского графства, но прочие тотчас осадили его:
— Не из той личинки эта пчелка вывелась!
— Эта порода летает, покуда крылья держат!..
— И в шестьдесят годков такой же будет, не только в сорок пять!..
Они весело чесали языками, вдруг кто-то зашикал, чтобы замолчали. Старый башмачник Бендель Прентель, известный своей преданностью королеве Барбаре, вышел из помещения для слуг и еще издали принялся кричать на них:
— Кто убрал сафьяновую кожу? Сей же момент подать ее мне!
В его дрожащем, несуразном каком-то голосе плескались торжество и гордая радость. Остальные тотчас начали поддразнивать его, намекая на причину этой радости.
— Ну, старый Вендель! Снова твое ремесло понадобится!
— Королева босая прямиком к тебе явится…
— Небось еще в Вараде бочкоры скинет…
Старик погладил длинную, опускавшуюся до середины груди бороду, которой когда-то сам Сигизмунд завидовал, и чванливо откликнулся:
— Будет мне ныне истинный почет! А вы гогочите себе, глупые гусаки!
И старик заковылял прочь, молодцевато и торопливо подтягивая хромую ногу; слуги же, то и дело прерывая работу, продолжали судить да рядить, близко сдвигая головы. Но сейчас им было от чего волноваться и помимо сплетен. Тревога, вызванная внезапным известием о прибытии королевы Барбары, усугублялась иными слухами, упорно носившимися последние дни по городу, и приезд королевы лишь подкреплял их достоверность. Доля истины в них, видно, есть, иначе зачем было мчаться сюда сломя голову Барбаре? И о чем уже третий день подряд совещаются здесь двое Цилли с епископом Сечи? Утром кто-то из дворцовых слуг обронил, будто ждут и Гараи… За крепостью же, на Ракошском поле, продолжал расти табор дворянских шатров, и даже жестокий декабрьский мороз не разогнал дворян по домам; королева Елизавета даже пригласила самых знатных из них в крепость — найдется место, мол, и для господ, и для коней их, — однако приглашенные велели передать, что благодарят, но они отлично чувствуют себя все вместе… А тут Дунай начал замерзать; если мороз продержится, после рождества целая армия может по льду перейти…
Особенно большое волнение царило среди бранденбуржцев и приехавших вместе с Альбрехтом австрийцев. Первые по памяти, вторые по слухам отлично помнили те кровавые дни, когда доведенные до отчаяния будайские венгры несколько лет тому назад поднялись против немцев. А сейчас времена еще более тяжкие, может, и следа от них, пришельцев, не останется, — нет ведь ныне Сигизмунда, верного заступника своих земляков. Не на Цилли же им надеяться, в их присутствии здесь храбрость черпать!
Растревоженная и испуганная сновала, суетилась по замку дворцовая челядь; будущее у всех них было неопределенным, немцев же отягощал еще особый страх, и, как более тяжелое вещество во взбалтываемой жидкости, они вновь и вновь отделялись от прочих и сходились советоваться, ужасаться и плакаться на судьбу.
— И какая нелегкая занесла меня в эту безбожную страну! — в двадцатый раз повторял дряхлый Берти. — Жил бы себе спокойно на старости лет в Анслебене…
Вероятно, и у других возникала та же мысль, но они ее не высказывали, когда же старик, продолжая сетовать, простонал: «Я ведь и бежать-то не смогу, ежели погонят!» — в них пробудилась вдруг храбрость, и кто-то прикрикнул на конюшего:
— Да перестань ты блеять, старый козел! Чтобы спастись, не убегать надобно, а обороняться!
Одноногий придворный Пал Бицере, покалеченный гуситскими топорами, часто наведывался во двор и громко кричал на людей, разгоняя всех по местам. Пока он находился среди них, слуги суетились с подобающим усердием, но стоило ему уйти, как снова собирались вместе. И хотя никто не приносил новых вестей, в теплице волнений зарождались и быстро росли все новые и новые слухи. Говорили, будто королевы Елизаветы нет уже в крепости, она сбежала ночью, тайком, потому что дворяне замышляли сгубить дитя ее, как только оно появится на свет… Говорили также, будто она хотела сбежать, да не смогла — дороги-то все охраняются! — и Барбара вряд ли прибудет, ее на пути перехватили…
