— Известно ли вам, господа, — начал бан, чтобы как-то разрядить возникшее напряжение, — известно ли, что, покуда мы тут друг друга поедом едим, давно могли б турок проглотить?
— Господин Сигизмунд похитрее король был, — заметил Мате Таллоци. — Уж он бы как-нибудь изловчился, но заставил бы нас за это время договориться.
— Господин Сигизмунд тоже только обещал направо да налево, а делать не больно-то много делал, — проворчал Перени.
«Оттого, что, и дряхлым стариком будучи, жену твою все обхаживал?» — подумал бан Янош, но ничего не сказал.
Он не вмешивался в разгоревшийся спор. А они, поняв, что сегодня здесь вряд ли зайдет речь о серьезных делах, поднялись и начали прощаться. Бан проводил их, подождал, покуда они сядут на коней, и, чтобы не уезжали вовсе без всякой надежды, еще раз повторил:
— Пусть только сунутся нас глотать — подавятся…
Потом вернулся в шатер и, как всегда после обеда, прилег на шкуры подремать. А Янку решил походить по лагерю, приглядеться, верно ли, будто солдаты ворчат, недовольны скудным обедом.
— Скажи им там как-нибудь поумнее, — наказывал бан брату. — Но ежели умного слова не поймут, не жалей батогов. Тут горланить не место, тут порядку быть надлежит!
Едва приклонив голову на шкуры, он тотчас же заснул — это доброе свойство его натуры никогда ему не изменяло. Иной раз дело доходило до крайности, оборачивалось всем на посмешище. Вот хоть на прошлой неделе — налетела откуда ни возьмись буря, сорвала и унесла брезент с шатра над его головой, а он остался под проливным дождем, полураздетый, босой, и даже не проснулся — снилось ему только, будто скачет он во весь опор на коне и оттого сильно вспотел.
На этот раз он проспал, должно быть, час и вдруг почуял, что его трясут и щекочут, пытаясь разбудить. Янку и Михай Силади трудились прилежно, но их старания усадить его были тщетны — он снова и снова падал, как мертвый, и лишь изредка приоткрывал на мгновенье глаза. Он уже бодрствовал, чувствовал, что с ним возятся, хотел крикнуть Янку пли Михаю, чтобы не щекотали его под мышкой, а не то он лягаться станет — но нервы его, казалось, были парализованы, и даже языком он не мог шевельнуть.
— Проснись, витязь, турок за спиной! — крикнул кто-то, смеясь.
Когда после долгих увещеваний он наконец открыл глаза, то увидел подле себя Яноша Витеза — на цыганистом, смуглом лице его блестели белые зубы. Смущенный, Хуняди с трудом поднялся.
— Это у меня с малолетства; хилым я в ту пору был, чуть не помер, так и осталось во мне, — проворчал он.
Такое объяснение его болезненной сопливости дал проживавший у них прошлые годы итальянский лекарь Тадэ из Тревизо, и с того времени Янош не упускал случая рассказать об этом в свое оправдание. Витез не раз уже слыхал от него сие разъяснение и сейчас только доброжелательно улыбнулся.
— Хоть это ты усвоил из всех дивных наук итальянских!
Бан погрузил голову в лохань с водой, стоявшую в углу шатра, и тотчас стад совсем иным человеком. Теплым рукопожатием он приветствовал Витеза.
— Спасибо, что пришел, буквоед-канцелярист!
— С радостью пришел, спящий лев, достославный бан. Я уж и сам собирался к тебе.
Оруженосец тем временем вытряс шкуры, и оба расположились на них. Янку и Михай вышли из шатра, они остались вдвоем. Бан вынул кубки, сам наполнил вином, друзья выпили.
— За здоровье госпожи Эржебет, — сказал Витез. — Может, снова с ней беда приключилась, что ты таким бешеным стал?
— С ней-то? — Янко махнул рукой. — Я уж из-за того не кручинюсь. Принимаю как есть, как то, чему уж не поможешь.
— Или не пишет?
— Да пишет она, но будто и не пишет. Складно и толково сообщит о делах домашних, о Лацко да Матяше, а больше ничего. Как чужому! Будто долг выполняет. Полюбопытствует, чем я тут занят, про то же, когда домой приедем, даже не спросит.
— Случайное упущение, так и считай!
— Случайное! Десятый год ты так говоришь. Поначалу обнадеживал: погоди, вот дитя появится… Ну, их уже двое у нас. Потом говорил: молода еще… Что ж, теперь и в возраст вошла. А ты все — случайно да случайно. Я уж только тем себя тешу, что такая у нее натура. Холодная и неласковая.
