— Благослови бог твою милость! Я пойду на кухню, приглядеть надо…
Хуняди не успел ничего сказать, как она мелкими порхающими шажками уже переступила порог. Он завороженно глядел ей вслед, затем принялся колотить себя по голове могучим кулаком.
— Эх, и дурень же я! — вполголоса бормотал он.
Однако он все же не пал духом: сознание, что дочь могущественного Ласло Силади — его нареченная, наполняло его такой верой в себя, что о нее разбивались любые осечки и неудачи.
Сначала обручение только льстило его тщеславию, но теперь он отчетливо сознавал, что любит девушку. Душа начинала дрожать в нем, едва мелькнут перед глазами оборки ее платья или послышится стук ее туфелек. Осень, когда он окончательно сможет назвать ее своей, казалась ему страшно далекой…
Иной раз Янош думал: пусть бы дождь хлестал вот так всю весну и все лето, лишь бы пробыть здесь подольше, — но иногда его охватывало почти невыносимое нетерпение: хотелось идти, мчаться, подгонять время, чтобы как можно скорее вернуться сюда и завладеть девушкой… А ведь она и в самом деле годилась ему в дочери, хотя рядом с ней он всегда будет чувствовать себя неловким мальчишкой…
А Эржи? Конечно, она немного пуглива еще и дичится его, но лишь оттого, что роль невесты для нее нова. Ничего, привыкнут друг к другу… И Витез так говорит.
Хуняди сидел у стола, откинувшись на спинку стула, удобно вытянув ноги, и мечтал, глядя в темнеющее окно. Осенью, быть может, даже в самом начале осени, будет свадьба. Самое малое год он никуда не двинется из Ху-няда. Будет хозяйничать, приведет в порядок дела поместья — Янку не больно-то в этом сведущ, — перестроит крепость, сделает все, что пожелает Эржи. Даже буквы рисовать и читать научится ради нее, чтобы она из-за него не краснела. А потом… потом он совершит нечто великое, чтобы она не только не краснела, но чтобы и слава его ей досталась… Эржи поистине этого заслуживает, потому что она такая девушка, такая… А любопытно, что скажут на это в Уйлаке?..
Он поднял ногу, брыкнул ею в воздухе и долго смеялся от радости, словно озорной мальчишка! Как приятно было держать в ладони маленькую теплую ручку Эржи! И она не отнимала ее!.
Хуняди поистине таял от блаженства. Да, никогда бы не поверил, что чья-то рука у тебя в ладони может доставить такую радость! Хуняди и в любовных делах был уже не новичок, но, ей-богу, такого никогда еще не испытывал. Даже воспоминание об Анне Уйлаки никогда не возбуждало его так, как имя Эржи…
Он томно вздыхал в опускавшихся сумерках и думал о том, что говорил ему вечером Витез:
— Редкий алмаз… зорко храни…
— Только блеск у алмаза этого малость холодноват, — высказал Хуняди свои душевные сомнения.
— Истинный алмаз холодно сияет средь камней и в футляре. Но когда его носят, и блеск у него ярок, и сам он теплый!..
Конечно, Витез прав окажется, ибо он всегда бывает прав, такой это умный человек и… и надо, чтобы он прав оказался!.. Да и почему ему не быть правым? Хотя Янош почти на двадцать лет старше Эржи, в нем еще достаточно пыла, чтобы разжечь ее… Интересно, вот живут люди рядышком, словно бы нарочно друг для друга созданные. Когда он впервые увидел Эржи, ей лет пять было, а ему давно перевалило за двадцать: в делах любви он был весьма опытным молодым человеком. Помнится, он еще от души посмеялся про себя, когда по дороге домой деспот полушутливо-полусерьезно заметил, что маленькая Эржи будет ему доброй женой. Он смеялся, думая: я — и едва научившаяся лопотать девчушка… Тогда мечты все еще влекли его к Анне Уйлаки, и он смеялся…
Теперь он вновь смеялся, припомнив все. Анна Уйнаки давно стала женой Лацко Перени, она толстая, немолодая уже женщина, и у нее трое детей, а он — жених юной, милой девушки… Ну, как тут не посмеяться?
Он долго размышлял об этом в надвигавшихся сумерках, и тяжелые дни и годы легкими мотыльками порхали перед ним на крыльях воспоминаний. Их поддерживало переполнявшее его счастье…
Хуняди не заметил, как совсем стемнело, и очень удивился, услышав звук созывавшего к обеду колокола.
Когда он вошел в столовую, почти все сидели уже на местах и развеселившийся Ласло Силади рассказывал Сигизмунду:
