Победитель турок - страница 37

— Коней калечь!.. Коней! — взывал сзади Пипо Озораи, и воеводы подхватили его крик:

— Коней калечь!.. Коней!.. Бей их, останавливай повозки!..

Это и в самом деле было лучшей боевой уловкой против хитрости гуситов, ибо перед тяжелой повозкой невозможно было устоять. Даже перебив коней, трудно было овладеть застрявшими повозками: воины, стоявшие в них, продолжали сражаться так, что каждая повозка представляла собой поистине маленькую крепость.

Заколебавшийся было клин повозок в конце концов все же прорвал внутреннее кольцо королевского войска и устремился ко второму, внешнему кольцу. Жижка с огромной перевязью на недавно выбитом втором глазу стоял на одной из повозок посреди клина, ободряя своих людей поощрениями и даже трогательными мольбами.

— Рубите неверных собак!.. Глаза им повырывайте за мои очи!.. Душа моя видит вас, дорогие братья, пусть же не доведется ей рыдать, на вас глядючи!..

У второго кольца битва стала еще более ожесточенной, еще более свирепой. На грудами наваленных камнях ломались колеса повозок, спотыкались кони. Королевские воины лишь того и ждали, чтобы разом накинуться на попавших в беду гуситов. Пипо Озораи взывал к своим, требуя захватить Жижку, но тот был так окружен повозками, что пробраться к нему оказалось совершенно невозможно. Кто устремлялся туда, встречал самых лютых гуситов, которые сражались, будто озверевшие дьяволы. Запах крови и пыл сраженья пробудил с обеих сторон бесчеловечную жестокость. Лацко Перени, например, бился, повсюду влача за собою плененного гуситского священника, привязанного к стремени, когда же тот не хотел бежать или, устав, спотыкался, колол его между лопатками острием сабли… А гуситы привязывали своих пленных к концам дышла, чтобы смять, размозжить их при столкновении или чтоб закусали их насмерть озверевшие кони… Это не было обыкновенной битвой — это было кровавое и неутолимое взаимное истребление.

Один гуситский отряд вдруг вырвался из кровавого месива и устремился к королевскому шатру. Ближе всех к ним находился Хуняди, а с другой стороны — молодой Элефанти: они разом бросились со своими отрядами наперерез гуситам, отважно защищая дорогу к шатру, но постепенно отступали под натиском превосходящих сил врага. Тогда Пипо Озораи послал им подкрепление, но в этот миг главные силы гуситов неожиданной атакой прорвали внешнее кольцо и, воспользовавшись сумятицей и неразберихой, ускакали. Отставший маленький отряд гуситов весь, до последнего человека, был истреблен, но и погибали они с какой-то пугающей радостью, ибо Жиж-ка, оборачиваясь к ним, выкрикивал неустанно:

— Душа моя видит вас, дорогие братья, и радуется вам!

Когда королевское войско собралось наконец в погоню, гуситы скакали уже далеко в долине. Пипо Озораи метался меж своими отрядами и злобно бранился, но король, смеясь, успокаивал его:

— Не горюй, Жижка еще вернется, уж я-то его знаю!..

Витез после сраженья подошел к Хуняди и обнял его:

— Ты славно сражался, Янко! Я вознес хвалу господу за то, что пламя мое все ж освещало путь твой, и ты не упал вниз. Будь и впредь покоен, и пока вверх не можешь подняться, хоть вниз не иди…

Хорогсегская крепость, серой одноцветной глыбой поднимавшаяся из глубокой дельвидекской равнины на изломе идущей с севера на юг чанадской проезжей дороги, выглядела скорее большой усадьбой, нежели настоящей крепостью. Насыпанные вокруг нее валы из глинистой земли и искусственные рвы с зеленоватой болотной, затянутой ряской водой, где в летнюю жаркую пору валялись ленивые буйволы, не защитили бы ее обитателей ни от какого серьезного врага и способны были преградить путь разве что разбойничьим шайкам, частенько забредавшим в эти края, да удержать то и дело бунтовавших крепостных. Действительно, это была скорее усадьба, чем крепость: господин Ласло Силади, воевода, не раз побеждавший в первых сражениях с турками, удалился сюда под старость и занялся хозяйством — по меньшей мере с той же железной волей, с какою в свое время обрушивался на турок. Он, казалось, и хозяйствование в своем именье почитал сраженьем; крепостных гонял по-турецки свирепо, прижимал их всячески из-за оброка, барщины, просроченных налогов, — так что мало кто окрест считал Силади добрым барином. Но это его не слишком заботило, когда же враждебность к нему проявлялась в действиях, он тут же принимал меры, — разумеется, эти его меры никак не способствовали примирению… На башне, глядевшей в степь, всегда выставлен был заостренный кол высотой в несколько метров, служивший символом и предостережением для жителей раскинувшейся под крепостью равнины.