Как Янко ни старался скрыть внезапное волнение, которое возбудила в нем новость, не мог. Когда же Радуй подколол его, помянув про кулаки, Янко побагровел. Хотел было ответить, что в советах не нуждается, но потом все же проглотил раздражение.
Стало быть, Миклош здесь? За два года, проведенные в Смедереве, Янко редко вспоминал о нем, да и вообще о своем пребывании в Уйлаке: новые события, новые лица все собой заслонили. И вот — достаточно оказалось одного упоминания, как все сызнова в нем всколыхнулось.
— Я перед ним не отступлю! — сказал он и подумал: видно, настала пора поучить недруга тому, что есть справедливость.
Когда он брел к себе на постой, по улицам шаталась пьяная солдатня, а в окнах горели, славя рождество, свечи.
— Не могу, великий государь! — с упрямым смирением произнес Гус. — Не могу согрешить противу веления души моей, противу заповедей господа…
В одной из келий доминиканского монастыря стояли друг против друга Ян Гус и император Сигизмунд. Третий месяц держали здесь чешского священника. Когда он третьего ноября прибыл в Констанц в сопровождении нескольких верных людей и с охранной грамотой императора, папа Иоанн ХХШ тоже гарантировал ему свободу. «Даже если бы Гус убил моего собственного брата, в Констанце он будет в безопасности», — сказал папа и на самом деле смягчил наложенное на Гуса проклятие. Ян Гус мог свободно передвигаться по городу, со всеми вступать в разговор, запрещены ему были лишь церковные службы. Однако несколько недель спустя из Чехии прибыли Штефан Палеч и Михаил де Каусис — еще недавно друзья, они стали теперь его врагами и распространяли выдержки из писаний Гуса, стремясь возбудить против него умы и души. Это им удалось тем паче, что священник Гус нарушил распоряжение папы: не удовольствовавшись дозволенной ему свободой, он ежедневно служил обедни и проповедовал собиравшемуся у него люду. Разъяренные кардиналы уговорили папу дать повеление схватить Гуса. Сначала его держали в доме каноника Прентеля, а потом перевели в монастырь доминиканского ордена…
Сопровождавшие Гуса чешские паны Ян из Хлума, Ипдржих из Хлума и Вацлав из Дубы, его приверженцы, после прибытия Сигизмунда тотчас же стали ходатайствовать об освобождении их подопечного — тем более что король сам выдал Гусу охранную грамоту. Сигизмунд и в самом деле вступился, недовольный пренебрежением к его воле, и папа уже готов был уступить, отпустив Гуса на волю. Однако кардиналы заявили, что в таком случае они покинут вселенский собор… От проведения же собора зависели интересы самого Сигизмунда, поэтому он уступил кардиналам и предпочел сделать попытку склонить Гуса к сговорчивости. Один, без всякой свиты, он пришел в эту келью, чтобы убедить священника отказаться от богопротивных его воззрений. Но Гус вновь и вновь твердил:
— Не могу, государь! Не могу согрешить противу веления души моей, противу заповедей господа…
С согбенной спиной, руками, сложенными крест-накрест на груди — словно позой своей желая смягчить резкость слов, — стоял священник пред сидевшим на жесткой скамье императором. В келье было студено, ранние зимние сумерки, казалось, распирали стены. Император сидел на скамье, зябко кутаясь в меховую мантию, и задумчиво поглаживал, расчесывал пальцами бороду. Он взглянул на священника, но в сумрачной полутьме различил лишь туманные очертания, напоминавшие смиренный вопросительный знак, — и не хотел верить, что вот этот самый хилый и изможденный человек столь решительно отказывается внять его увещеваньям.
— Видишь, я сам пришел к тебе, — снова начал король. — Уже из этого ты понять должен, что не врагом своим тебя почитаю — напротив, охранить, оберечь хочу…
— Вечная тебе за то благодарность, великий государь…
— Послушай, упрямый поп, — нетерпеливо перебил его Сигизмунд, — не благодарность мне надобна, а успешный исход. Благодарность людская никогда не была важна для меня, разве что в поступке, угодном мне, выражалась. И от тебя того жду, а не слов благодарности!..
— Повелевай, великий государь! — склонил голову Ян Гус. — Слова и для меня живут лишь в деяниях…
