Бесчисленное множество раз пытался он мысленно разобраться во всем, но, дойдя до этого последнего вопроса, застревал неизменно. Так было и теперь.
— Пойду осмотрю лагерь, — сказал он оруженосцу Секеи. — Ежели господа искать меня станут, скажи, что вернусь тотчас.
И, сев на коня, Хуняди поскакал к Дунаю. Не лагерь осматривать он отправился, а прочь от него, как можно дальше. Он погонял, пришпоривал копя, погонял и себя самого, ибо чувствовал, что вопрос, оставленный им в лагере, начатый и оборванный вопрос, скачет за ним следом и вот-вот догонит его… Остановись на берегу реки, он поглядел на Нандорфехервар. Башни расплывчато вырисовывались в молочно-белом утреннем тумане. Хуняди смотрел, смотрел на стены крепости, на ее башни и чувствовал, как его давит безмерное одиночество. Какую судьбу сулят ему эти башни и стены? Он смотрел на них долго и пристально, покуда глаза не наполнились слезами, смотрел с таким ощущением, будто каждый отдельный камень, каждый кирпич крепости — это частица его собственного тела. Да, Нандорфехервар больше, чем простая крепость, это залог его будущего: победа ждет его или поражение…
— Нет, не дам себя растоптать! — вдруг отчаянно взбунтовалась в нем воля. — Я покажу, что Янко Хуняди не так-то просто убрать с дороги. Я искал путь к единству, ради отечества искал его, меня же все бросили! Но я и один выстою!
Однако когда он посмотрел направо, в сторону лагеря, сердце его сжалось. Довольно ли одной воли при столь малом числе людей его? С реки веяло чистой прохладой, а он задыхался, ему не хватало воздуха. Неожиданно в ушах зазвучали слова Капистрано: «Человек и тогда достигнет большего, если, и в середине пути своего заметив, что дорогу избрал неверную, повернет иную искать…»
И потом:
— Один я… Один…
Он не выдержал гнетущего чувства одиночества и пришпорил коня, чтобы поскорее оказаться в лагере: ему хотелось, чтобы вокруг были люди, люди. Хотелось слышать их голоса, видеть лица.
Когда он приблизился к лагерю, его в самое сердце: ударила нежданная радость, так что он даже пошатнулся в седле: вдали, там, где дорога уходила за горизонт, двигалось войско. Хуняди так вонзил шпоры в живот коню, что животное чуть не сбросило его, и поскакал бешеным галопом.
— Значит, все-таки!..
Лишь подскакав ближе, он увидел, что это был Капистрано, который вел к лагерю войско собранных им крестоносцев. Монах шел впереди, босой, с высоко поднятым крестом, а за ним, распевая священные псалмы, выступали босые мужики в сермягах и шапках, с распрямленными косами на плечах.
— Будь благословен, господин Янош, верный рыцарь христианства! — громко провозгласил Капистрано, но Хуняди стоял перед проходившими мимо отрядами крестьян с таким видом, словно из него вынули душу.
Собравшееся войско расположилось у Напдорфехервара: воины Хуняди — на левом берегу Дуная, в Кеви, крестоносцы монаха Капистрано — на правом берегу; но проникнуть в крепость, к своим, они не могли, ибо реку перегораживал турецкий флот. Между тем капитан крепости Силадп все слал гонцов, перебегавших под покровом ночной темноты, с настоятельными, отчаянными посланиями, в которых просил действовать, просил солдат, ибо — доносил он — стоявшая лагерем с южной стороны сухопутная армия турок усиленно готовится к штурму, а он со своими несколькими тысячами воинов не продержится против нее и одного дня.
— Надо проникнуть в крепость! — вновь и вновь повторял Хуняди, получая эти вести. — Надо разбить турецкий флот!
Он твердил это почти с маниакальным упорством, по — что таить — и его жег вопрос, который после всех заверений задавали находившиеся с ним господа Ласло Канижаи, Райнальд Розгони, Янош Короги и прочие. Однако вслух он высказывал не вопрос, а лишь ответ на него, словно никаких сомнений у него даже не возникало.
— Надо разбить турецкий флот!
Со своими людьми он спешно приступил к ремонту и укреплению приведенных с собой судов и срубил несколько новых. Затем предупредил Силади, чтобы и он держал суда наготове, ибо через несколько дней, утром четырнадцатого июля, они атакуют турецкие корабли, и тогда капитан крепости должен будет ударить на них с тыла. Медлить было нельзя — султан Мехмед начал обстреливать крепость с юга, и пушечные ядра так сильно разрушили стены и башни, что в любой момент можно было ожидать решительного штурма. Уведомив Силади, Хуняди послал гонца и к Капистрано, просил его быть наготове со своим войском и еще просил прислать самых храбрых, добровольно вызвавшихся крестоносцев, чтобы посадить их на атакующие суда. Турки заметили приготовления и выстроили свои корабли по всей ширине Дуная от берега к берегу, связав их к тому же крепкими цепями и канатами, чтобы создать единую непроницаемую плотину против готовых ринуться на них галер.
