— Видно, к атаке готовятся, — с усилием сказал побледневший Хуняди окружавшим его дворянам. — Пожалуй, и нам пора готовиться к встрече…
Они стояли на южной, сильно поврежденной башне, смотрели на зияющие, в рост человека, бреши и понимали, что башня ежеминутно может рухнуть под ними. Правда, защитники крепости — воины, крестоносцы и местные жители — усердно трудились: отчаянно торопясь и подгоняя друг друга, они с самого вечера всю ночь напролет носили камни, но устранить разрушения и заполнить бреши никак не могли. И не удивительно: турецкие пушки и камнеметные машины работали несколько дней почти без перерыва, и то, что защитники крепости строили за ночь, машины, поистине пожиравшие стены, на другой день разносили вдребезги, еще увеличивая бреши и разрушения. Хуняди смотрел, как, вспотев и задыхаясь, снуют по крепости люди, как поспешно передают из рук в руки камни, укладывают их рядами один над другим и как чуть-чуть поменьше становится от этого зияющая брешь, затем перевел взгляд на все еще прыгающих и вопящих турок, и в голосе его не слышалось ни капли уверенности в себе, когда он вслух высказал созревшее в душе суждение:
— Овчарня это, а не крепость. Стаи же волков все более ей угрожают…
И стал медленно спускаться во двор крепости; остальные безмолвно следовали за ним, и только Капистрано поднял голос:
— Не будь маловером, господин главный военачальник! С нами бог, и ежели мы одним лишь крестом осеним бреши в стенах и башнях, язычники-турки не смогут преступить их.
Хуняди недовольно, с досадой посмотрел на монаха и буркнул:
— Ты, отец Янош, не с крепостными крестоносцами говоришь. Выбирай слова-то!
Мгновение Капистрано молчал, ошеломленный резким тоном Хуняди, тень обиды заволокла высохшее лицо, но тотчас же на устах у него появилась добрая, всепрощающая улыбка, и с пафосом проповедника, смешанным, однако же, с истинным убеждением, он сказал:
— Сила веры укрепляет любого, не только крепостных. Как желаешь ты одержать победу, господин Янош, ежели сам не веришь в нее?
— Не веры недостает мне, отец Янош, — смягчившись, примирительно сказал Хуняди. — Неужто не ясно тебе это? Остаюсь же я здесь с весьма малой надеждою на победу, хотя, может, здесь и голову сложить придется! Думается мне, это и есть истинная вера.
— Негоже вступать сейчас в пререкания! — воскликнул Короги. — Меж вашими речами непременно турок протиснется, а уж тогда, как ни осеняй его крестом, он победителем будет!
— Пойду за крестоносцами, — сказал Капистрано, уходя. — Один отряд я оставил покуда под Зимонью. Вот они вместо меня и дадут достойный ответ.
Разошлись и прочие господа, чтобы привести в готовность доверенные им отряды. Хуняди вместе с Михаем Силади направился в верхние залы крепости немного перекусить, как по утрам положено, пока не настало время для более суровой трапезы, когда захрустят косточки людские…
— Не люблю я попа этого, Капистрано, — сказал Силади, когда они остались одни. — Как ни люб он твоей милости, а мне не по душе.
— Напрасно ты… он праведник, чистой души человек. И нам, и вере отменный помощник. Дряхлый старик, а ведь ночей не спит, воинов собирает — кто бы еще совершил такое? Уж не наши ли попы да епископы? — И он коротко, сухо рассмеялся.
— Не скажу, что не прав ты. Но мне он все же не по душе. Чую, милее ему слава его, нежели вера, ради коей он вроде бы трудится…
— А в ком, скажи, жажды славы нет? Да ежели слава общему делу на пользу, так это не опасно. Жажда славы есть во всех, разве что не каждый ищет ее на том пути, что под ноги ему стелется.
Силади искоса взглянул на него с удивлением, но промолчал.
Весь день турки вели себя спокойно, словно никаких намерений начать вскоре штурм у них не было, даже перестали разрушать стены и башни. Темные жерла их пушек, молча, сонно зевая, глядели на защитников крепости, бездействовали и камнеметные машины. Однако к закату, когда тени удлинились и защитники крепости готовились уже к вечерней молитве, дабы вознести хвалу господу за спокойно прошедший день, гигантская человеческая масса вдруг зашевелилась, поднялась, как один человек, на ноги и медленно, но с грозной неотвратимостью двинулась к крепости, словно желая растоптать ее, смять необъятным телом своим. Впереди шли буйволы, впряженные в телеги, на которые были поставлены пушки и камнеметы, а за ними катилось море воинов в чалмах. Шли они бесшумно, в зловещей тишине. В нескольких сотнях шагов от крепости, пушки и камнеметы были установлены, за ними длинной, плотной преградой выстроились солдаты. И вот по данному знаку заговорили пушки, пришли в действие камнеметы, на стены, башни и находящихся за ними защитников крепости обрушились огонь и лавина камней, неся ужасающие опустошения, прижимая людей к земле. Однако даже рев пушек был заглушен истошным воплем, изданным оттоманскими воинами: это, слегка расстроив ряды, но с бешеной силою двинулась на приступ пехота. Защитники крепости еще не оправились от паники, вызванной пушечным обстрелом, а турки уже были у стен, облепили проломленные ядрами бреши; те же, кто не мог найти какой-либо щели, пытались взобраться на стены по длинным лестницам. Началась страшная битва: христианские наемные воины — саблями, копьями, стрелами и пищалями, крепостные — распрямленными косами разили все ожесточеннее штурмовавшего крепость врага, гигантскими людскими волнами то тут, то там захлестывавшего стены.
