По запутанному следу - страница 74

Просто их еще мало знают, а Холмса знает весь мир. И, честно говоря, я не считаю, что это справедливо.

Называю я своего героя Шерлоком Холмсом с Петровки, 38, не потому, что хочу сделать ему этим комплимент (с моей точки зрения, он ничем не уступает Холмсу профессионально), а просто пользуюсь образным, понятным многим читателям сравнением.

Кто знает, может быть, когда-нибудь о литературном герое Конан Дойля скажут: ну как же, это был известный английский Тихоненко!

И не думайте, пожалуйста, что такой Тихоненко на Петровке, 38, один-единственный. К радости честных людей и к огорчению преступников, могу сообщить, что кроме него есть там и другие.

Не хочу умалять и коллективности действий нашей милиции — черты, впрочем, характерной для всех советских учреждений и организаций. Но в этой повести я пишу о совершенно реальном и конкретном человеке, о его реальных делах, удачах и неудачах, мыслях, поступках — о старшем лейтенанте милиции Викторе Ивановиче Тихоненко, сотруднике Московского уголовного розыска, размещающегося по адресу: Москва, И-51, улица Петровка, дом 38, вход с Колобовского переулка.

Поскольку это повесть, а не корреспонденция, здесь смещены во времени кое-какие события, изменены кое-какие имена, кое-что домыслено. Но, повторяю, так или иначе все, о чем пойдет речь, случилось в действительности. Это рассказ о сыщике. «Сыщик» — хорошее старое русское слово. И пора ему вернуть его первоначальное значение.

Над вечерней Москвой висел упрямый, надоедливый дождь. Мелкий и частый, он несильно шуршал по асфальту, чуть громче по железным подоконникам и крышам.

Асфальт блестел, отражая свет фонарей, и если поднять к ним, к этим высоко подвешенным над улицей светильникам, глаза, то не различишь тонкую мокрую сетку, опустившуюся с черного неба.

Чуть дрожали, рябились в неясном свете лужи. От промокших заборов остро пахло сырым деревом. А от розыскной собаки, грустно поглядывавшей на весь этот мокрый пейзаж, — мокрой шерстью. Чувствуя свою бесполезность, она посматривала в сторону машины, в которой, она это твердо знала, есть уютный и сухой проволочный домик.

Человек десять в почерневших от дождя плащах толпились возле подъезда. Подъезд был обыкновенным, с тусклой лампочкой, освещавшей номера квартир, черной эмалью нанесенные на белый фон дощечки.

Виктору было тоскливо. Он не любил дождь, сырость, промозглость. Да и кто их любит?..

Виктор усмехнулся. Ему вспомнился эпизод, в общем, не такой уж далекой его юности. Произошло это около книжного магазина на Кузнецком. Он приходил туда частенько и старался купить на скопленные (прирабатывал подсобником) деньги какую-нибудь желанную книгу. Томик Есенина, например. В те первые послевоенные годы это было куда как трудно. С отсутствием шоколада Витька мирился, с отсутствием любимых книг не хотел. Он собирал свою библиотеку со страстью и редким для мальчишки упорством. Вот и в тот день он пришел, толкался по морозу среди собравшихся сюда кто купить, кто продать, кто обменять книгу.

Ходил долго, и вдруг несказанная удача: какой-то парень продает Есенина! О нем Витька так долго мечтал.

— Сколько?

Парень назвал цену.

Витька обомлел. Он лихорадочно шарил по карманам. Плохо слушавшейся от мороза рукой считал мятые бумажки. Да где там…

— Сбавь!

— Давай, давай, пока не набавил!

— Нету столько, — печально констатировал Витька.

— Нету, так мороженое иди покупать, а то ишь за Есениным пришагал!

Парень повернулся к Витьке спиной. Есенин уплывал из-под носа. Столько гонялся за ним, искал, с таким трудом копил… И все к черту! Неужели совести нет у людей!

Витька не находил слов. Он понимал, что спекулянты существуют, что они заламывают баснословные цены, но ведь есть же предел. Он не находил слов, зато нашел жест. Догнав парня и быстро забежав вперед, он неумело, но сильно ударил его по лицу.

Поднялся шум, крик. Витьку забрали в милицию. Он нарушил порядок и подлежал наказанию, хотя у самого педантичного блюстителя законов не лежала душа наказывать мальчишку за то, что он ударил спекулянта.

— Но он же втридорога дерет! — негодовал Витька, глядя горевшими от обиды глазами на обступивших его высоких мужчин в милицейской форме.