Воспоминания нахлынули, как морская волна, топя меня в своих соленых водах. Веселые мальчишки, отъявленные хулиганы, на которых давно махнули рукой взрослые, резвились в окрестных деревнях, устраивая переполох среди родителей молоденьких девушек. А потом, один за другим, мы начали влюбляться, чем еще больше обеспокоили взрослых. Волки однолюбы, в этом их счастье и горе. И вот пошли похищения, убийства и прочие неприятности как для племени, так и для тех мирных семей, в дочерей которых умудрялись влюбиться мои друзья. Только некоторым из нас досталась любовь соплеменниц — на все племя у нас было лишь несколько девушек. Старейшины уже заждались и не чаяли, когда наше поколение, наконец, переженится и, обзаведясь семействами, успокоится. Из всей нашей компании не женились только мы с Шеу. Впрочем, он мог уже и жениться, ведь я не имел известий о нем несколько лет.
Ветер нашептывал мне имена моих врагов: Белин и Бренн, Бренн и Белин — король и его брат, приведшие под стены Эринира свою армию. Но вместе с их именами всплывали и другие: Морейн и Гвидион, любимая женщина, ставшая сестрой одного моего врага и невестой другого, и друг, спасший мне жизнь, лечивший мою душу, но излечивший только мои раны. Как будет больно им, если я убью кого-нибудь из близких им людей.
Морейн со свойственной ей непосредственностью легко предала своих предков и отдала мне приказ сделать то же самое, приказ, которому я пока не мог противостоять из-за принесенного мною Гвира. Моя воля не принадлежала мне. Пока Морейн пела и кружилась в любовных туманах в обществе Поэннинского вождя, я оплакивал своих и ее погибших родичей, убитых им и его братьями.
На какие бессмысленные вещи я растратил жизнь, погнавшись за безумной мечтой, позабыв свой долг, прожег, испепелил душу безысходной страстью. Я бездумно променял единственный стоящий день в моей жизни, день, когда я должен был погибнуть рядом со своими соплеменниками, на сладостную ночь с принцессой под теплым антильским небом.
Ветер продувал насквозь мою шерсть. Я стыл на этом колючем ветру, с наслаждением испытывая физическую боль, в надежде, что она затмит собой душевную муку. Я понял, что не смогу отомстить своим врагам. Почему, почему, Гвидион, ты спас мою жизнь и лечил меня, но хладнокровно взирал на гибель моих сородичей, хотя, наверное, мог остановить эту бойню? Почему ты, луна, такая равнодушная, такая далекая, допустила, чтобы вся стая погибла, а я один остался жив? К кому еще обратить мне свои молитвы? У волков не было богов, лишь одна луна — свидетельница наших горестей. Такая призрачная, светлая, чужая!
Устыдившись своей слабости, я опустил голову в холодную воду, позволил Сень умыть меня и направился вниз по вересковому нагорью в сторону леса, за которым раскинулась долина Эринира. Дойдя до королевского леса, я свернул к хижине Веды. Морейн не успела рассказать мне о том, что лесная жрица живет теперь где-то среди Дивного Народа. Обнаружив ее жилье опустевшим, я оплакал и эту старушку.
Что стало с замком, я увидел, только выйдя из леса. Уходя, поэннинские воины разрушили и сожгли все, что не смогли забрать с собой. На фоне розового заката чернели развалины прекраснейшего дворца короля Эохайда. И на этом пепелище среди руин ютилось несколько человеческих семей, которым случайно удалось уцелеть. Маленький грязный мальчик в рваных лохмотьях, увидев меня, закричал:
— Смотри, мама, собачка!
Его мать заспешила к нему и, подняв на руки, прижала к себе. Бросив на меня тревожный взгляд, она поспешно унесла малыша куда-то в развалины. Я не стал беспокоить их. Возможно, они остались одни, без мужчин, и их некому защищать, и им страшно. И так немало лиха выпало на долю этой женщины, прижимавшей к себе малыша. Конечно, она могла что-то знать о судьбе Веды, но мне тогда казалось, что, будь лесная жрица жива, она ни за что не покинула бы свою хижину.
Я знал, здесь возродятся люди, но уже никогда не вернутся сюда ни волки, ни Туата де Дананн. А среди этих людей мне нечего было делать, и я повернул обратно в лес.
Я шел по родному лесу, и мне казалось, что вот-вот забрезжит меж стволов теплый огонек, послышатся нежные, будто колокольчики, голоса, я выйду на поляну, где сидят у костра стремительный, как порыв ветра, юноша и его созданная из лунного света сестра; искры костра взовьются в темное небо и смещаются со звездами. Но высокие деревья эринирского леса изливали на меня лишь молчанье и одиночество. Лес кончился, потянулись вересковые пустоши, и вновь начался подъем.
