А сейчас, по крайней мере, две причины заставляли Кея хранить тайну. Одна заключалась в Корлисе. Ученый и без того болезненно переживал кажущееся или действительное интеллектуальное превосходство бывшего космокурьера. Можно было, конечно, посвятить его в суть электронного подсознания, привлечь к эксперименту, однако Кей не знал, выдержит ли психика Корлиса такую сверхнагрузку. В себе же он был уверен.
Другая причина — не хотелось тревожить Инту, которая ждала второго ребенка.
Думая об этом, Кей испытывал острое беспокойство: из ума не шел рассказ Сарпа. А вдруг и у них родится уродец?
Сама же Инта сохраняла спокойствие, со стороны казавшееся безмятежным.
— Все будет хорошо! — уверяла она мужа. — Говорю тебе это как врач.
Наблюдаю за собой и вижу: нормально!
Кей внутренне улыбался, слыша из уст Инты свое излюбленное словечко: как много все-таки они переняли друг у друга!
Между тем Инта просто оберегала покой Кея. Она легко — даже слишком легко! — переносила беременность, но плод развивался с необычной быстротой. До родов, судя по срокам, было еще далеко, казалось же, что они начнутся завтра. Однако завтра наступало, а плод продолжал расти.
Инта уже ловила на себе обеспокоенный взгляд Корлиса, а Кей по-прежнему ничего не замечал.
Перестройка его мышления происходила отнюдь не гладко. При всем самообладании бывшего космокурьера первые подключения к электронному подсознанию вызывали у него шок. Как в далекие, уже подернутые патиной забывания дни, когда он впервые очутился в открытом космосе один на один со звездами, возникало тягостное ощущение собственной ничтожности, незащищенности перед могуществом мироздания. Но тоже как тогда ущербное чувство постепенно уступало место осознанию своей силы, питаемому гордостью за человеческий разум, осмелившийся противопоставить себя этому слепому, а следовательно, преодолимому могуществу.
Теперь Кей мог общаться с «призраками» не в обычном для человека, а в неизмеримо ускоренном темпе, и не на своем, а на их, так же несоизмеримо возросшем, интеллектуальном уровне.
Он не сразу понял, что в этом общении уже не употребляет слов и воспринимает тоже не слова, а мысленные образы, которые, примыкая друг к другу, как модули строящегося здания, создают в мозгу исчерпывающую ясность.
Кей чувствовал, что «призраки» бережно, словно за руку, ведут его по ступеням интеллектуального развития. И с каждой следующей ступенью мышление раскрепощается, обретает все большую свободу.
Давно уже он не испытывал к «призракам» неприязни. Ныне же, оставаясь живым человеком, одновременно чувствовал себя одним из них. Отключив блок электронного подсознания, оказывался прежним Кеем, таким же, как Инта или Корлис, а присоединив его к мозгу, превращался в «призрака». И это последнее состояние день ото дня становилось для него все более привлекательным.
Он стал замечать, что медлительность разговора с другими людьми, даже столь дорогими ему, как Инта и Корлис, вызывает раздражение. И сам Кей в естественном своем состоянии казался себе тугодумом, с трудом ворочающим жернова слов. Ведь слова, которыми обмениваются люди, стремясь выразить мысль, невероятно ленивые я далеко не всегда добросовестные посредники…
Мысль несет в себе первичную информацию, а слово упрямо трансформирует ее из совершенной формы в несовершенную, вторичную. И сколько потерь при этом происходит, сколько возникает недоразумений. Извращая мысль, слово ранит, и добро невольно становится злом…
Число слов в самом совершенном языке ограничено, мыслям же нет предела.
Подменяя мысли словесным «эквивалентом», человек обедняет их, приспосабливает к скудному словарному запасу, надуманным грамматическим правилам.
Кей был уверен, что рано или поздно человечество перерастет языковой барьер. Люди избавятся от слов, перейдут, подобно «призракам», от речевого общения к мысленному. И это, как никогда, сблизит их, послужит взаимопониманию.
Если бы научились мыслеобщению раньше, то не существовало бы множества различных языков, разобщенных культур, раскола. Не было бы лжи, измен и, в конечном счете, постигшей Гему катастрофы.
